— Могу ли я спросить вас, — заговорил он наконец, — придерживались ли вы этой точки зрения в беседе с графиней Оленской?

Мосье Ривьер покраснел, но не отвел глаз.

— Нет, сударь, я честно выполнил свое поручение. Я действительно считал — по причинам, которыми мне не хотелось бы занимать ваше время, — что мадам Оленской будет лучше, если она вновь обретет свое имущество и займет то место в обществе, которое дает ей положение ее мужа.

— Я так и думал — ведь в противном случае вы не взяли бы на себя подобного поручения.

— Конечно, не взял бы.

— Тогда как же… — Арчер снова умолк, и они оба еще раз обменялись долгим испытующим взглядом.

— Ах, сударь, после того как я ее увидел, после того как я ее выслушал, я понял, что ей лучше здесь.

— Вы это поняли?

— Да, я добросовестно выполнил свое поручение — я изложил доводы графа, я передал его предложения, воздерживаясь от каких-либо собственных комментариев. Графиня была столь любезна, что терпеливо все это выслушала, она простерла свою любезность даже до того, что встретилась со мною дважды, она беспристрастно обдумала все, что я имел ей сказать. Но в ходе этих двух бесед я изменил свое мнение и стал смотреть на дело совершенно иначе.

— Могу ли я узнать, что послужило причиной такой перемены?

— Всего лишь то, что я увидел перемену в ней, — отвечал мосье Ривьер.

— Перемену в ней? Значит, вы были знакомы с нею прежде?

Молодой человек снова залился краской.

— Я встречал ее в доме ее мужа. Я много лет знал графа Оленского. Вы, конечно, понимаете, что он не послал бы с таким поручением совершенно постороннего человека.

Взгляд Арчера, блуждавший по голым стенам кабинета, остановился на календаре, украшенном суровым лицом президента Соединенных Штатов.[167] Трудно было вообразить нечто более странное, чем даже самая возможность подобного разговора в пределах многих миллионов квадратных миль подведомственной ему территории.

— Перемена… Какого рода перемена?

— О, сударь, если бы я мог это вам рассказать! — Мосье Ривьер на мгновение умолк. — Мне кажется, я открыл нечто такое, о чем раньше никогда не подозревал, а именно, что она — американка. А для американцев, таких, как она — или как вы, — многие вещи, которые в других странах приняты или с которыми, во всяком случае, мирятся, как с неким удобным для всех компромиссом, становятся немыслимыми, просто немыслимыми. Если бы родственники мадам Оленской понимали, что это такое, они, как и она сама, категорически воспротивились бы ее возвращению, но они, очевидно, считают желание графа вернуть ее домой доказательством его страстной преданности семейному очагу. — Мосье Ривьер сделал паузу и добавил: — Между тем все далеко не так просто.

Арчер снова оглянулся на президента Соединенных Штатов, затем на разбросанные по столу бумаги. Секунду или две он не решался ничего сказать. Тем временем он услышал, как мосье Ривьер отодвинул стул, и понял, что тот встал. Снова подняв глаза, он увидел, что гость его взволнован не меньше, чем он сам.

— Благодарю вас, — просто сказал Арчер.

— Вам не за что благодарить меня, сударь, скорее я… — мосье Ривьер запнулся, как будто и ему трудно было говорить. — Однако я хотел бы сказать вам еще кое-что, — уже более твердым голосом продолжал он. — Вы спросили меня, состою ли я на службе у графа Оленского. Да, в настоящее время это так — я вернулся к нему несколько месяцев назад по личным причинам, знакомым каждому, на чьем попечении находятся больные и пожилые люди. Но с той минуты, как я решился прийти сюда, чтобы сказать вам все это, я считаю себя уволенным от должности, о чем по возвращении объявлю графу, изложив причины, которые меня к тому побудили. Вот и все, сударь.

Мосье Ривьер поклонился и отступил на шаг назад.

— Благодарю вас, — повторил Арчер, пожимая ему руку.

Ежегодно пятнадцатого октября 5-я авеню отворяла ставни, расстилала ковры и завешивала окна тремя рядами занавесей. К первому ноября этот домашний ритуал завершался, и общество начинало оглядываться по сторонам и критически присматриваться к самому себе. К пятнадцатому сезон был уже в полном разгаре, опера и драматические театры манили публику новыми соблазнами, все рассылали приглашения на обеды и назначали даты балов. И каждый год именно в это время миссис Арчер всегда говорила, что Нью-Йорк очень изменился.

Глядя на него с возвышенной точки зрения беспристрастного наблюдателя, она с помощью мистера Силлертона Джексона и мисс Софи замечала каждую новую трещинку на его поверхности и каждый незнакомый сорняк, пробившийся на аккуратных грядках фешенебельного огорода. В юности одним из любимых развлечений Ньюленда было ждать этого ежегодного вердикта матери и слушать, как она перечисляет мельчайшие признаки распада, которые его небрежный взор проглядел. Ибо, по мнению миссис Арчер, если Нью-Йорк изменялся, то всегда только к худшему, и это мнение всецело разделяла мисс Софи Джексон.

Что до мистера Силлертона Джексона, то он, как и подобает светскому человеку, не спешил высказывать свое суждение и искренне забавлялся, слушая сетованья дам. Но даже и он никогда не отрицал, что Нью-Йорк изменился, а Ньюленд Арчер на второй год после женитьбы вынужден был признать, что если Нью-Йорк еще не окончательно изменился, то он, бесспорно, меняется.

Эти темы, как обычно, были затронуты у миссис Арчер на обеде по случаю Дня благодарения. В этот день, когда полагалось возносить хвалы за благословенные дары прошедшего года, она взяла себе в привычку мрачно, хотя и не слишком ожесточенно приглядываться к своему мирку и раздумывать, за что, собственно, следует благодарить. Во всяком случае, не за состояние общества — на общество, если можно сказать, что оно вообще существует, следует скорее призывать библейские проклятья — и в самом деле, ведь все знают, что имел в виду его преподобие доктор Эшмор, когда выбрал для проповеди в День благодарения[168] текст из Книги пророка Иеремии (глава II, стих 25).[169] Доктор Эшмор, новый пастор церкви святого Матфея, был избран именно благодаря своим чрезвычайно «передовым» взглядам; его проповеди отличались смелостью мысли и оригинальностью языка. Когда он метал громы и молнии по адресу фешенебельного общества, он всегда говорил о «тенденции» его развития, и от сознания, что она принадлежит к обществу, которое развивается, миссис Арчер охватывала сладостная жуть.

— Доктор Эшмор, без сомнения, прав — определенная тенденция действительно существует, — изрекла она таким тоном, словно эта тенденция являла собою нечто видимое глазу и поддающееся измерению, подобно трещине в стене дома.

— Все же как-то странно читать об этом проповедь в День благодарения, — заметила мисс Джексон, на что хозяйка сухо возразила:

— Ах, он призывал нас благодарить за то, что еще осталось.

Арчер обыкновенно подсмеивался над ежегодными пророчествами матери, но в нынешнем году, выслушав список перемен, даже он вынужден был согласиться, что «тенденция» очевидна.

— Экстравагантные туалеты… — начала мисс Джексон. — Силлертон возил меня на премьеру в оперу, и я могу сказать, что одна только Джейн Мерри была в прошлогоднем платье, но и его немножко переделали. Но я-то знаю, что она получила его от Ворта всего два года назад, потому что моя портниха всегда переделывает ее парижские туалеты, прежде чем она их наденет.

— Ах, Джейн Мерри — одна из нас, — со вздохом сказала миссис Арчер, словно находя весьма малопривлекательным век, когда дамы, едва успев выкупить свои туалеты из таможни, тут же принимаются