Он зашагал по парку Коммон[165] и на первой же скамейке в тени дерева увидел се. Она сидела под раскрытым зонтиком из серого шелка — как он только мог вообразить, что зонтик у нее розозый? Когда он подошел ближе, его поразила безжизненность ее позы — она сидела так, словно ей больше нечего делать. Он увидел ее поникший профиль, низко заколотый узел волос под темными полями шляпы и длинную измятую перчатку на руке, державшей зонтик. Он приблизился еще на два шага, и тут она обернулась и посмотрела на него.

— О… — проговорила она, и он впервые заметил на ее лице испуганное выражение, которое, впрочем, мгновенно сменилось улыбкой удивления и радости.

— О… — снова прошептала она уже совсем другим тоном.

Он все еще стоял, глядя на нее сверху, и она подвинулась, освобождая ему место на скамейке.

— Я здесь по делу, только что приехал, — пояснил Арчер и, сам не зная почему, сделал вид, будто изумлен их встречей. — Но что делаете в этой пустыне вы?

Он едва ли понимал, что говорит; ему казалось, будто он кричит ей что-то через бесконечные пустые дали, и она может снова исчезнуть, и уж тогда ему ее не догнать.

— Я? Я здесь тоже по делу, — отвечала она, повернув голову, так что они оказались лицом к лицу. Смысл слов доходил до него с трудом, он слышал только ее голос и удивлялся, что в его памяти не сохранилось ни малейшего о нем воспоминания. Он даже не помнил, что голос у нее низкий и что она чуть хрипловато произносит согласные.

— У вас другая прическа, — сказал он, чувствуя, что сердце у него бьется так сильно, словно он произнес нечто непоправимое.

— Другая? Нет, просто это лучшее, на что я способна без Настасии.

— Без Настасии? Разве она не с вами?

— Нет, я одна. Не было смысла привозить ее сюда на два дня.

— Одна в Паркер-хаусе?

Она взглянула на него с искоркой прежнего лукавства.

— Вы находите, что это опасно?

— Нет, не опасно… но…

— Но не совсем обычно? Да, наверное, это так. — Она на минутку задумалась, — Это не приходило мне в голову, потому что сейчас я сделала нечто еще более необычное. — В глазах ее мелькнула ирония. — Я только что отказалась принять назад деньги… мои собственные деньги.

Арчер вскочил и отошел на несколько шагов в сторону. Госпожа Оленская закрыла зонтик и принялась рассеянно чертить узоры на гравии. Вскоре он вернулся и остановился перед нею.

— Кто-нибудь… кто-нибудь приехал сюда говорить с вами?

— Да.

— С этим предложением? Она кивнула.

— И вы отказались — из-за поставленных условий?

— Я отказалась, — помедлив, отвечала она. Он снова сел с нею рядом.

— В чем заключались эти условия?

— О, ничего обременительного, всего лишь время от времени сидеть во главе его стола.

Снова наступило молчание. Сердце Арчера — как уже случалось с ним раньше — вдруг остановилось, словно в груди у него захлопнули дверь, и он тщетно пытался найти слова.

— Он хочет, чтобы вы вернулись, и готов заплатить любую сумму?

— Да, сумма весьма значительная. Во всяком случае, для меня.

Он снова умолк, ломая себе голову над тем, в какие слова облечь вопрос, который ему хотелось задать.

— И вы приехали сюда встретиться с ним? Изумленно посмотрев на него, она расхохоталась.

— Встретиться с ним? С моим мужем? Здесь? Это время года он всегда проводит в Каусе или в Бадене.

— Он кого-нибудь прислал?

— Да.

— С письмом?

Она покачала головой.

— Нет, просто с поручением. Он никогда не пишет. По-моему, я получила от него всего лишь одно письмо. — Воспоминание об этом письме вызвало румянец у нее на щеках, и этот румянец тотчас отразился на лице Арчера.

— Почему он никогда не пишет?

— Зачем тогда секретари?

Молодой человек покраснел еще больше. Она произнесла это слово так, как будто в нем содержалось не более смысла, чем в любом другом. На языке у него вертелся вопрос: «Значит, он послал своего секретаря?», но воспоминание о единственном письме графа Оленского к жене было слишком живо в его памяти. Он снова умолк, после чего предпринял еще одну отчаянную попытку.

— И этот человек?..

— Посланец? — все еще улыбаясь, продолжала госпожа Оленская. — Посланец, по-моему, мог бы уже уехать, но он решил подождать до сегодняшнего вечера… на случай, если… если вдруг появится какая-то возможность…

— И вы пришли сюда, чтобы обдумать эту возможность?

— Я пришла сюда подышать свежим воздухом. В гостинице невыносимая духота. Я возвращаюсь дневным поездом в Портсмут.

Они молча сидели, глядя не друг на друга, а прямо перед собою, на прохожих, идущих по дорожке. Наконец она обернулась к нему и сказала:

— А вы все такой же.

Ему хотелось ответить: «Я был таким же, пока не встретил вас снова», но вместо этого он решительно поднялся и оглядел грязный и знойный парк.

— Здесь отвратительно. Почему бы нам не пойти к заливу? Там дует прохладный ветерок. Мы могли бы съездить на пароходе в Пойнт-Арли, — сказал он и в ответ на ее нерешительный взгляд добавил: — В понедельник утром на пароходе не будет ни души. Мой поезд уходит только вечером, я возвращаюсь в Нью-Йорк. Почему бы нам не поехать? — настаивал он, глядя на нее, и вдруг у него вырвалось: — Разве мы не сделали все, что могли?

— О… — снова прошептала она, встала, раскрыла зонтик и огляделась вокруг, словно желая найти в окружающей картине доказательство того, что оставаться здесь дальше невозможно. Потом снова посмотрела ему в лицо. — Вы не должны говорить мне таких вещей.

— Я буду говорить вам все, что вы хотите, или вообще ничего. Я не раскрою рта, пока вы мне не прикажете. Кому это может повредить? Я хочу только слушать вас, — заикаясь бормотал он.

Она достала маленькие золотые часики на эмалевой цепочке.

— О, не думайте о времени, — воскликнул он, — подарите мне этот день! Я хочу увезти вас от того человека. В котором часу он придет?

— В одиннадцать, — вновь заливаясь краской, отвечала она.

— Тогда вы должны немедленно уйти.

— Вам нечего бояться — если я не уйду.

— Вам тоже — если вы уйдете. Клянусь вам, я хочу только узнать о вас, о том, что вы делали все это время. Мы не виделись сто лет — и может пройти еще сто лет, прежде чем мы увидимся снова.

Она все еще колебалась, с тревогой глядя на него.

— Почему вы не пришли за мной на берег в тот день, когда я была у бабушки? — спросила она.

— Потому что вы не оглянулись — потому что вы не знали, что я там. Я поклялся, что не подойду, если вы не обернетесь. — Он засмеялся, пораженный детской наивностью своего признания.

— Но ведь я не обернулась нарочно.

— Нарочно?

— Когда вы подъезжали, я узнала ваших пони. Поэтому я и пошла на берег.

— Чтобы уйти от меня как можно дальше?