дуэлью, которую они теперь вели. У нее из горла вырвался глухой стон — и этот звук заставил его задрожать. Ответно застонав, он полностью отдался ошеломляюще острым чувствам.
Продолжая жадно ее целовать, Тони обхватил руками ее груди. Стон запульсировал у него в горле, когда она сильнее подалась навстречу, инстинктивно прижимаясь к нему именно там, где ему было нужно. Подушечками больших пальцев он стал медленно описывать круги, заставляя ее соски превратиться в затвердевшие бутоны.
Однако прикосновений сквозь ткань платья было мало. Потянувшись к пуговичкам, он расстегнул его, чтобы спустить лиф и корсет вниз и освободить чудесные полушария. Теперь ему отчаянно захотелось полюбоваться ими, так что он прервал поцелуй и опустил взгляд… Открывшаяся его глазам картина заставила его проникнуться желанием — острым до боли. Ее прелестные груди, пышные и тугие, были достойны богини — теплого цвета сливок, с милыми розовыми сосками…
Ее глаза опустились, следуя за его взглядом, — и по ее телу пробежала мощная дрожь. Он увидел, как расширились ее глаза. Интересно, она тоже заметила, насколько более смуглыми были его руки, обхватившие ее нежную девичью плоть. Габриэла судорожно вздохнула, когда он начал ее ласкать: его прикосновения были рассчитаны на то, чтобы давать наслаждение — и при этом раздразнивать. Бережно зажав ее сосок двумя пальцами, он с торжеством увидел, как ее глаза закрываются, а голова откидывается назад, упираясь макушкой в книги у нее за спиной.
Внезапно ему захотелось большего. Наклонившись, он захватил губами один сосок, страстно и умело лаская его языком. Здесь ее кожа была еще слаще, напоминая по вкусу солнечный свет и цветы — поистине райский букет. Он стал целовать ее крепче, продолжая ласкать вторую грудь рукой, но что-то не давало ему покоя… В этом букете вкуса и аромата было нечто мешающее ему.
«Апельсины! — понял он. — Да, совершенно верно. У нее вкус и запах апельсинов. Она ведь залила этим соком все платье… Боже правый!»
Он стремительно выпрямился и отстранился, так что Габриэла даже пошатнулась.
«О чем, к дьяволу, я думаю?» — вопросил он.
Если бы не апельсиновый сок, просочившийся сквозь ее одежду до кожи, он вскоре уже уложил бы ее на пол и овладел ею! Он совершенно забыл, что сюда могли войти.
При этой мысли кровь отхлынула у него от лица. Не теряя ни секунды, он потянул вверх ее корсет и лиф, поспешно начиная застегивать и приводить в порядок ее одежду.
— Ну вот, ты готова, — объявил он через минуту, застегивая последнюю пуговичку и стараясь окончательно взять себя в руки.
— Готова к чему? — прошептала Габриэла разочарованно.
Она растерянно моргала, видимо, еще оставаясь во власти страсти.
— К тому, чтобы я откланялся, а ты вернулась к себе в комнату.
— О, так вы уходите? — спросила она.
— Думаю, так будет лучше. В отсутствие Джулианны и Рейфа мне нельзя здесь задерживаться. Неприлично. Прошу простить мою вольность, Габриэла. Я не имел намерения… завести наш поцелуй настолько далеко.
Ее ресницы затрепетали и опустились.
— Я в этом не сомневаюсь. Но вы доказали свою правоту.
Он нахмурил брови:
— О чем ты?
— О том, как легко джентльмену обидеть, скомпрометировать молодую леди, оставшуюся без дуэньи. Я ведь даже не вскрикнула… по крайней мере, для того, чтобы позвать на помощь.
До этой секунды он даже не вспоминал о том, с чего вдруг набросился на нее с поцелуями. Ее напоминание заставило его ощутить болезненный укол раскаяния.
— Ты вела себя неверно, — сказал он. — Тебе следовало дать мне пощечину и заставить остановиться.
— Наверное, но, похоже, сегодня мы оба не смогли поступить так, как следовало бы.
Он открыл было рот, но тут же снова закрыл, не зная толком, что собирался произнести. В конце концов, он просто сказал:
— Всего хорошего, Габриэла.
— До свидания, ваша светлость.
— Разрешите принести вам пунша, мисс Сент-Джордж?
Повернув голову, она увидела полное робкой надежды лицо молодого человека, с которым только что танцевала.
— Спасибо, — согласилась она, — это было бы весьма кстати.
Секунду Габриэла провожала его взглядом, впервые за весь вечер, оказавшись одна — и радуясь передышке. На самом деле этот вечер был таким же, какой в последнее время стала вся ее жизнь: в прошлые две недели она была настолько занята, что у нее не оставалось и минутки на то, чтобы просто лишний раз вздохнуть между множеством светских мероприятий, в которых ее приглашали принимать участие.
Свободного времени почти не было: ленчи, приглашения на чай, прогулки по парку — и столько балов, раутов и суаре, что она им просто счет потеряла. А в перерывах между выходами из дома она бесконечно меняла наряды. В течение дня ей помогала личная горничная: утреннее платье сменялось дневным, дневное — платьем для прогулки, затем наставало время вечернего наряда, и, наконец, сменив вечерний туалет на ночную сорочку, она едва доползала до постели. Забавно, но все эти частые переодевания напоминали ей то, что приходилось делать в театре, только теперь вся ее жизнь превратилась в один большой спектакль.
Обещанные приглашения в «Олмак» также прибыли: они с Джулианной и Рейфом отправились на проходящую в среду ассамблею, считавшуюся вершиной светской жизни Лондона, с трехлетним ожиданием чего-то необыкновенного. Но помещение ассамблеи оказалось на удивление скромным, а общество — чересчур напыщенным. В «Олмаке» не допускалось и намека на фривольность.
И как будто всего этого было мало, ее еще осаждали поклонники, которые продолжали являться с визитами в особняк ее дяди. Джентльмены, включая и лорда Карлоу, часто приходили с роскошными букетами, какое-то время сидели в гостиной за разговорами, а потом просили позволения отправиться с ней кататься в экипаже или гулять по парку.
Единственным человеком, которого она не видела (по крайней мере, дома), был Уайверн. Несмотря на свое утверждение, что он здесь частый гость, появлялся он редко и, похоже, ухитрялся так выбирать время своих визитов, чтобы оно совпадало с теми моментами, когда ее самой дома не было.
Поначалу она не имела ничего против его отсутствия, радуясь возможности успокоиться после той страстной сцены в библиотеке. Слишком часто в ходе дня ее мысли уносились к этому моменту — и стоило ей вспомнить его дивные поцелуи и пьянящие ласки, как ее снова охватывало волнение. По правде говоря, у нее так часто вспыхивали щеки, что она даже удивлялась, почему никто не спрашивает, не заболевает ли она. А по ночам все было еще хуже: ее сны изобиловали жаркими фантазиями, в которых герцог страстно любил ее, — и когда утром она пробуждалась в постели в одиночестве, ее тело ныло от неудовлетворенного желания.
Но шли дни, а она только мельком видела Уайверна, когда тот проходил через какой-нибудь из бальных залов, направляясь играть в карты и обмениваться забавными историями с друзьями, и в ней начало закипать раздражение. «Как он смел, целовать меня, — возмущенно думала она, — а потом игнорировать так, словно ничего не случилось? Как он посмел пробудить во мне влечение, а потом преспокойно обо всем забыть?»
Возможно, он просто хотел держаться подальше от соблазна, потому что она не могла отрицать, что при встречах между ними обязательно начинают проскакивать искры. Но, казалось бы, можно было этого добиться, не избегая с ней встреч настолько старательно!
У нее даже было желание направиться к нему и все это высказать, однако другая ее половина — та, которая сохраняла крупицы благоразумия, — требовала, чтобы она оставила все на волю судьбы. В конце концов, у нее было множество аристократических поклонников, добивавшихся ее внимания. Ей совершенно
