Палмер положил на место телефонную трубку, встал из-за стола и подошел к окну. По дороге он задержался у скульптуры и взглянул на лица своих детей, до неузнаваемости искаженные и расплывшиеся под беспощадно заливающими их со всех сторон потоками света.

Палмер покинул банк с таким расчетом, чтобы минут на двадцать опоздать на встречу с Бернсом.

Он шел бодрым шагом по Пятой авеню, наблюдая, как легкие лучи осеннего солнца пробираются сквозь поредевшую листву каштанов возле собора. День выдался неожиданно теплый. Палмер оставил свое пальто и шляпу замурованными в тайнике позади письменного стола. Он глубоко вдыхал мягкий ласкающий воздух. Над Пятой авеню в воздухе мерцала легкая светлая дымка, и, хотя Палмер знал, что она образована выхлопными газами, он все же залюбовался ее игрой.

Все встречавшиеся по пути девушки казались ему хорошенькими, и их легкая походка радовала глаза и успокаивала душу. В витринах магазинов красовались эффектно размещенные элегантные вещи. Шагая быстрее обычного, Палмер повернул на Пятьдесят первую улицу и стал искать глазами вывеску известного нью-йоркского клуба-ресторана «Двадцать одно». Он уже подходил к Шестой авеню, когда вдруг спохватился, вспомнив, что ресторан расположен на Пятьдесят второй улице. Палмер остановился и вдруг подумал, что эта ошибка – своего рода предупреждение, словно невидимая уздечка, натянувшись, напомнила о том, что он допускает какую-то непозволительную глупость.

Стоя на углу Шестой авеню и глядя на прохожих, Палмер думал о том, насколько отличались женщины на этой улице от тех, которых он только что видел всего лишь на расстоянии одного квартала отсюда. Подумал он и о том, что сейчас его по-прежнему окружают все те же и солнце и воздух, которые утром не вызывали в нем ничего, кроме раздражения. Хладнокровно, словно проверяя столбец цифр, итог которых не сходится, Палмер попытался разобраться, что же, собственно, вызвало в нем чувство вины сразу же вслед за кратковременной вспышкой радости.

Ему давно было известно, что он подвержен быстрым сменам настроения. Это было одним из главных его недостатков, которые пытался в нем искоренить еще его отец. «Когда начинаешь дурить, – постоянно твердил он Палмеру, – за это неизбежно приходится расплачиваться».

Теперь Палмер шел – уже гораздо медленнее – вдоль Шестой авеню. Он проходил мимо обшарпанных витрин с залежалыми товарами. На стенах то и дело мелькали надписи: «Срочная, небывалая распродажа!». Несмотря на то что ограниченность отца всегда раздражала Палмера, в конце концов он все же пришел к выводу, что при помощи набора штампов, служивших отцу естественным способом общения с окружающим его миром, действительно было легче всего устанавливать истину.

На углу Пятьдесят второй улицы Палмер замедлил шаг и огляделся вокруг. Небольшая лавчонка была временно превращена здесь в штаб-квартиру для одного из кандидатов в очередной избирательной кампании городских органов самоуправления. Сквозь тусклое, давно не мытое стекло витрины виднелись пока еще пустые столы, стены были оклеены одним и тем же агитационным плакатом. Сорок совершенно одинаковых лиц уставились на Палмера с этих стен. Кандидат был, видимо, человеком средних лет, примерно его возраста, глаза у него были чрезмерно отретушированы, широкая неотразимая улыбка блистала сверхъестественно ровными зубами. «Политика – это ваше дело!» – многозначительно напоминали Палмеру плакаты.

Устало вздохнув, он продолжал свой путь по Пятьдесят второй улице, в восточном направлении, пытаясь разобраться в причине радостного настроения, которое неожиданно овладело им в самом начале пути. Разумеется, это настроение не имело никакого отношения к предстоящей встрече с Маком Бернсом, это было бесспорно. Да и утренние разглагольствования Бэркхардта по поводу решающей роли Палмера в делах «Юнайтед бэнк», банковского дела вообще, западной цивилизации в частности и о судьбах всего человечества едва ли могли так повлиять на него. И вдруг Палмер понял, что это настроение связано с тем, что Бэркхардт коснулся вопроса о его отношениях с Эдис. Он остановился, глядя через улицу на чугунную решетку, украшавшую фасад ресторана «Двадцать одно», и на ярко раскрашенные фигурки жокеев верхом на рысаках. Так вот в чем дело. Палмер сошел было на мостовую, чтобы перейти улицу, но снова отступил на тротуар, пропуская поток мчавшихся машин. Конечно, тон Бэркхардта кое-что подсказывал, он звучал и укоризненно и предостерегающе, старик мучительно пытался навести порядок не только в семейных отношениях Палмера с Эдис, но также и в его отношении к работе в банке. «К вопросу о том, как жить одновременно с двумя женами», – усмехнулся про себя Палмер.

В отцовских нравоучениях была и оборотная сторона, размышлял Палмер, пересекая улицу. Можешь поступать безрассудно, если готов платить за это. Итак, расплата неминуема, к черту благоразумие, все равно долговое обязательство заранее подписано. Эта теория вполне современна: греши сейчас, а расплата потом.

На мгновение он остановился под навесом у входа в ресторан. А что, если вся эта философия просто плод больного воображения? Разве для того, чтобы изведать радость, надо предварительно подготовить себя к неизбежному возмездию? И вообще-то, спрашивал он себя, нормально ли считать, что за все радости в жизни следует расплачиваться?

Он спустился по ступенькам, толкнул дверь и вошел в затененный вестибюль. – Стол мистера Бернса, – бросил он метрдотелю.

– Пожалуйста, мистер э..? – Лицо метрдотеля бесстрастно застыло в ожидании пароля.

– Палмер.

– Сюда, сюда, пожалуйста, мистер Палмер. – Метрдотель поклонился ему и с сияющей улыбкой заспешил вперед грациозными шажками, напоминающими вступительные па менуэта. Он провел Палмера мимо бара и голосом заговорщика, будто выдавая прессе важную тайну, сообщил, что мистер Бернс «на минутку вышел, но незамедлительно вернется».

– Вернется, вы говорите? – проговорил Палмер, усаживаясь в кресло, и заказал сухое мартини с лимонной корочкой.

Глядя ему вслед, Палмер подумал, что, может быть, нажил себе врага на всю жизнь тем, что осмелился сделать заказ самому метрдотелю, а не простому официанту. Никогда не знаешь, чего ожидать от метрдотелей нью-йоркских ресторанов. Они страшно кичатся своим званием и вместе с тем изумляют своим подобострастием перед богатыми, влиятельными клиентами. Однако Палмер решил, что Мак Бернс как- нибудь справится с этим кичливым подхалимом.

Тот факт, что метрдотель посадил Палмера именно за этот стол, привлек к нему всеобщее внимание. Кто сидит за столом Бернса? Что это означает? Какие силы здесь действуют? За и против кого?

Незаметно, словно из-под земли, у стола появился Бернс и, сев рядом с Палмером, положил руку ему на плечо.