– Na, – говорил Гаусс,-Na, na [Здесь: вот так (нем.)]. Все прошло мимо меня, alter Freund [Старый друг (нем.)]. Мне уже за шестьдесят. Далеко за шестьдесят. И та капелька удачи, которая выпала на мою долю, давно исчерпана. Она, du kennst [Знаешь (нем.)], ausgespielt [Исчерпана (нем.)], иссякла, и я вместе с ней.

– Что общего имеет удача с наукой?

– Все. Спросите, что общего имеет удача со всем, что делает человек? Рисует картины? Сочиняет музыку? Строит ракеты? Сделать вовремя – это все, а чтобы успеть сделать вовремя, нужна удача.

– У вас были успехи. – Палмер увидел, что стакан Гаусса пуст, и помахал официанту.

– А кто знает о них? – спросил немец. – Весь мир знает нескольких моих коллег. Кто в мире знает имя Гаусс? Я скажу вам. – Он как-то скрипуче засмеялся. Этот звук резанул Палмеру ухо. – Мое имя очень знаменито в физике. О да, мое имя. Вы слышали о Карле Фридрихе Гауссе? Математике? Основоположнике магнетизма?

– Не уверен, что слышал. Это ваш родственник?

– Все спрашивают меня об этом, – фыркнул Гаусс. – В физике есть единицы, как ом, ватт или ампер. А есть гаусс, мера магнитной силы. Вы, конечно, слышали о гауссе. Это был Карл Фридрих.

– Ваш дед?

– Мой gar nicht [Вовсе нет (нем.)].-Он поднял глаза, так как официант принес третью порцию виски. Гаусс ощетинился. – Вы принесли балантин? – резко спросил он. – Я не могу пить никакого другого виски.

– Это балантин, сэр.

– Ваше счастье. – Гаусс уставился тяжелым взглядом на официанта, поднял свой стакан и сделал глоток.-Sehr gut [Очень хорошо (нем.)],-рявкнул он. Официант удалился. Немец продолжал потягивать виски. Его напряженная поза сменилась расслабленной. – Карл Фридрих Гаусс. Не родственник, вообще никто. Боже мой, как я пытался найти семейные связи с ним. Gar nicht. Можете ли вы представить, что значит для физика быть обремененным подобным именем? То же самое, как для поэта родиться с именем Гёте. – Он нахмурился, и его тонкий нос задрожал.

– Похоже, вам трудно пришлось, – сказал Палмер, взглянув на часы над стойкой. Через двадцать минут он должен отделаться от этого изнывающего от жалости к себе старика.

– Ничто не легко в жизни, – пробормотал Гаусс. Глубокий вздох вырвался из его груди. – С самого начала я неправильно рассчитал время. И удачи не было. И теперь снова я допустил просчёт. Очень большой. Даже больше, чем всегда.

– Понимаю, – сказал Палмер, – вы чувствуете, что на грани открытия, а денег нет.

– Почему? – воскликнул Гаусс. – Почему для фон Брауна всегда есть деньги? Почему для Гаусса никогда?

– Может быть, если бы вы работали непосредственно для правительства…

– Narrischkeit [Глупости (нем.)]. Когда я впервые приехал сюда, правительство взяло меня под свое крыло, огромное, мохнатое крыло, под которым находит убежище так много всякого dreck [Дерьмо (нем.)]. Это было все равно, что жить в канализационной трубе. Нечем дышать. Никаких идей. Никаких дерзаний. Никакого желания двигаться в новых направлениях. Боже мой, я отчаялся. Отчаявшийся, стареющий человек. В физике после тридцати – тридцати пяти вы кончены как новатор. Вдохновенные прозрения больше не посещают вас. Вы заменяете гений опытом и хитростью. Вы подбираете осколки мыслей, собираете по кусочкам частички чужих идей, объедки молодых и делаете что-то свое собственное, очень маленькое. Вас гладят по головке. Ну-ну, alter Hund [Старый пес (нем.)]. Чтобы расстаться с правительственной работой, я ухватился за первое, мало-мальски подходящее предложение и снова допустил просчет. Удача не пришла.

– Я думал, именно ваша группа в Джет-Тех создала все эти новые вещи.

– Игрушки, о которых я говорил? – Немец глотнул виски. – Они неплохие. Но через год их или даже лучшие будут иметь «Дженерал дайнемикс», и «Бэлл», и «Дженерал электрик», и «Юнион карбайд», и «Вестингауз», и все остальные, если они уже сейчас их не имеют. А я сижу здесь с пустыми карманами и не могу написать свое имя пламенем на небесах. В мои годы это унизительно. Это значит деградировать. Я ученый, а не попрошайка. Этот Джет-Тех… Эта штука… приносящая несчастье. Невезение. Никакой удачи.

– Вы честолюбивый человек, – медленно сказал Палмер, – в ваши годы это хороший признак.

– Признак болезни. Она гложет меня изнутри. Почему этот? Почему тот? Почему не Гаусс?

– Может случиться, – предположил Палмер, – вы, гм, создадите что-либо, не требующее крупных денежных сумм. Или же вы можете перейти в другую организацию, уйти из Джет-Тех.

– Чтобы стать старым лакеем? Danke, nein [Спасибо, нет (нем.)]. В Джет-Тех по крайней мере я занимаю большую должность. Король навозной кучи. – Он рассмеялся каким-то дрожащим смехом, его глаза потемнели и на мгновение совсем скрылись под мохнатыми бровями, когда он уставился в стол.-Der Konig von Scheiss [Король навозной кучи (нем.)],-пробормотал он. Его большой тонкогубый рот, до этого перекошенный насмешливой улыбкой, стал ровным и ничего не выражающим.

Палмер помахал официанту, беззвучно выводя губами слово «счет». Маленький немец дотронулся до кольца воды, оставленного стаканом на деревянном столе, и медленно отвел от него линию, похожую на стрелу.

– Некоторые вещи становятся насмешкой, как только они произнесены, – сказал он все еще скучным, тихим голосом, словно обращаясь только к себе и ни к кому больше. – Morgen, die ganze Welt [Завтра, целый мир (нем.)]. Morgen придет для одних, для других никогда. Тут опять надо успеть вовремя. А в наши дни время тоже ausgespielt [Исчерпано (нем.)]. Все ушло. Остался только призрак. Der Konig von Scheiss.

Официант подошел к столу, сложил счет и положил его перед Палмером. Гаусс резко поднял голову.

– Что? Кто вас просил?

– Этот джентльмен, – объяснил официант.