покинул свой табор, и с тех пор всю жизнь живет среди нас… Как это вы нас там называете? Гаджо, кажется? Может, потому он и такой жестокий, что смолоду хватил лиха.

— Он, наверное, догадался, кто я, — сказала Мара. — Он понял, что я цыганка, сразу, как увидел меня. И поэтому он меня ненавидит.

— Ненавидит? Что ж, может, отчасти это и так. Но он испытывает к тебе и другие чувства.

Мара пристально посмотрела на Джоко. Она поняла, что должна сказать ему всю правду.

— В первый раз он меня не изнасиловал. Это была только плата за уроки. Но мы договорились, что я отдамся ему один раз, и сразу после этого я решила уйти. Но он закричал, что хочет меня еще. И во второй раз уже действительно… изнасиловал. Я не знаю, почему он так поступил.

— Может, ты дала ему понять, что близость с ним была тебе отвратительна?

— Она не была отвратительна, — прошептала честная Мара, потупив глаза.

Лицо Джоко помрачнело.

— Ну да ладно, — сказал он. — Теперь-то уж все позади. Давай-ка лучше посмотрим, как нам починить твою одежду.

Он достал иголку, катушку ниток и маленькую коробочку с разнообразными пуговками. От помощи Мары Джоко отказался, заявив, что с детства прекрасно шьет. Он уселся в кресло, скрестив ноги, и принялся за работу.

Мара с улыбкой разглядывала стоявшую в жилище Джоко маленькую мебель, в том числе крошечную, почти детскую кроватку.

— Похоже на кукольный домик, — пробормотала она.

Джоко посмотрел на нее поверх очков.

— Не смей издеваться надо мной. Я не кукла. Я взрослый, нормально развитый мужчина — правда, последнее тебе придется принять исключительно на веру.

— Да, до меня уже дошли слухи об этом, — отшутилась Мара.

— Значит, шутить ты еще способна. Это хорошо. Но займись пока лучше своими волосами. Там, возле раковины, есть зеркало и расческа.

Когда Мара взглянула на себя в зеркало, она ужаснулась: лицо бледное, волосы свалялись, в глазах застыл ужас. С помощью маленькой расчески ей удалось более или менее привести волосы в порядок.

— У тебя под челюстью уже проступил синяк, — заметил Джоко. Он слез с кресла, достал из одного из ящиков баночку с гримом и протянул Маре. — Можешь взять ее себе. Будешь замазывать? Господи, почему ты такая светлокожая? Ведь большинство цыган смуглые как черти.

— Мой отец был гаджо, моряком, — объяснила Мара. — Мать сбежала с ним, а когда он ее бросил, вернулась в кумпанию.

— И с тех пор, наверное, стала изгоем? Я вообще удивляюсь, как они приняли ее назад.

— Она была прекрасной гадалкой. Но в таборе обращались с ней ужасно… — В голосе Мары зазвенели слезы. — Когда она умерла от воспаления легких, они выкопали в картофельном поле глубокую яму и там ее похоронили. Говорили, что она недостойна лежать на кладбище.

— И поэтому ты сбежала?

— Нет, они сами выставили меня. Яддо, мой дед, страшно разозлился, когда я сказала, что не выйду замуж за старика, которому они хотели отдать меня в жены. Они избили меня и бросили голую в канаву.

Джоко грустно присвистнул.

— И что было потом?

— Меня подобрал один мужчина. Они с женой держали «Эликсир-шоу». Я танцевала у них. К Горасу — так звали моего хозяина — приехал однажды приятель. Он-то и рассказал мне про мистера Сэма и его цирк. И я села в автобус до Таллахасси, а потом добралась на попутных.

— Значит, когда ты пришла сюда, у тебя совсем не было денег? Но ведь, по правилам цирка, первое жалованье тебе выплатят только через три недели! Это сделано для того, чтобы новички не убегали, прикарманив денежки.

— У меня есть деньги. Я прекрасно доживу до первого жалованья.

— Я знаю, ты сильная. А сильные люди все преодолевают. Только не повторяй своих ошибок…

— Не буду, — только и ответила Мара.

Джоко протянул ей блузку.

— Вот, принимай работу. Надеюсь, твои курицы-соседки ничего не заметят. Одевайся, а я пока сварю нам по чашечке кофе. — Он поднялся. — А о Лео забудь. Если этот подонок начнет к тебе еще приставать, обратись ко мне. Я сумею поставить его на место.

Он так походил на самоуверенного маленького мальчика, что Мара не могла сдержать улыбки. Ей не верилось, что лилипут Джоко справится с таким здоровяком, как Лео. Маре все еще казалось, что и она, и клоун в опасности.

Мара долго лежала на своей полке и все никак не могла заснуть. Она испытывала неудержимое желание помыться — смыть не только грязь, но и неприятные воспоминания, связанные с близостью Лео… Послышался какой-то легкий шум, словно кто-то вошел в спальню — впрочем, может быть, это всего- навсего скрипнула дверь… И все же она не могла избавиться от мысли, что в их барак кто-то прокрался.

Мара понимала, что ее страх не имеет под собой веских оснований. Лео никогда не придет ночью искать ее среди других девушек. Но за Джоко она очень волновалась. Хотя он был уверен, что ему не грозит никакая опасность, Мара как раз была убеждена в обратном — она знала, что Лео может здорово покалечить Джоко, а если уж очень разозлится, то даже и ножом пырнет.

Теперь-то Мара знала, какой Лео подонок. Мара помялась себе, что отомстит ему… ой, неужели она снова стала мыслить как цыганка? Может, Лео вполне удовлетворен той болью и тем унижением, которому ее подверг… В конце концов, он уже успел изнасиловать ее, когда появился Джоко!

На следующее утро, сидя за столом с остальными танцовщицами и вяло ковыряя еду, Мара заметила, как в столовую вошел Лео. С ним была Даниэль Дюбуа, французская наездница, маленькая темноволосая женщина с огромными блестящими глазами. Лео сделал вид, что не замечает Мару, и занял за столом свое обычное место. Его соседка болтала, не умолкая, но он ничего не отвечал ей и пил кофе.

Лео не смотрел ни в сторону Мары, ни в сторону Джоко, и девушка немного успокоилась. Кажется, Джоко оказался прав. Происшествие, каким бы болезненным и унизительным оно ни было, уже позади. И все же почему при воспоминании о вчерашнем ей становилось не по себе?