– Не поедешь?

– Нет. Я думаю, мне лучше сегодня вечером остаться с тобой. Если, конечно, ты не собираешься и вправду простоять тут всю ночь, упиваясь атмосферой.

– Говорю же тебе, я в порядке.

– О'кей, – он терпеливо вздохнул, сходил за тачкой, валявшейся в саду, и подкатил ее к Джуно. – Давай считать, что мы это делаем ради смеха. Загружайся, и я прокачу тебя с ветерком.

Джуно не успела опомниться, как оказалась на кухне, на кожаном диване. Еще несколько минут – и ее больная лодыжка покоилась на пакете с замороженным горошком, в руках была чашка горячего чая, рядом на полу возвышалась стопка журналов, а Джей пытался стянуть с нее леггинсы.

– Ты что? Ты что? – вскрикнула Джуно, натягивая их обратно.

– Ты испачкалась черт знает в чем, – пояснил он. Она крепко держала леггинсы за пояс: всю неделю она не брила ноги.

– Джуно, ты не должна меня стесняться, – опять вздохнул Джей и присел на корточки. – Ты разве забыла, что я уже видел твои ноги?

Он обращался с ней как врач, терпеливо и отстраненно. Испытываемые ею стыд и унижение превысили допустимую степень и сломили ее волю. Будь что будет, мысленно махнула она рукой и предоставила себя его воле.

Положив леггинсы в стиральную машину, Джей принес пинцет, пузырек с перекисью, расположился возле нее на диване и сосредоточенно погрузился в работу.

– Вот зараза, тут их сотни, этих заноз, некоторые засели очень глубоко, – он исследовал состояние ее ладоней. – Тебе, наверное, ужасно больно.

– Да, немножко неприятно, – поежилась она. Они соприкасались бедрами, ее рука была в его руке. Почему, ну почему они оказываются так близко только в минуты ее полного унижения: когда она с горя изображает Мэй Уэст, или сжигает волосы краской, или валится с лестницы?

– Ну ты даешь! Крепкий орешек! – засмеялся он, ловко вынимая занозу. – Если б я так изранил руки, я бы орал как бешеный.

– Ты, между прочим, был ранен пулями.

– Ну, так я и орал как бешеный, – он взглянул на нее неожиданно серьезно.

– А где это случилось?

Он опять занялся занозами, потом ответил:

– Никому не советую оказаться на моем месте.

– Прости. Я знаю, ты терпеть не можешь, когда я задаю вопросы.

– Дело не в этом, – он взял в руки перекись. – Просто я в то время по-идиотски себя вел и совершил кучу глупостей. И одна из них – то, что я лез под пули. Терпеть не могу, когда этим восхищаются. Я не герой. Фотограф, готовый пожертвовать жизнью в эпицентре боевых действий ради того, чтобы человечество узнало правду, и прочая чушь, которую писали обо мне газеты, – это полный бред. Просто мне было плевать на собственную жизнь, вот и все. А это крайне глупо, – он смочил перекисью ватный шарик.

Джуно, не дыша, отважилась еще на один вопрос:

– Но теперь-то тебе не плевать?

– Иногда, – он протер ватным шариком ее ладонь. – Раньше я считал себя куском дерьма, которому не место среди людей. Я по-настоящему ненавидел себя.

– Но почему?

– Сложный вопрос, Джуно.

– Ты хочешь сказать, что я ничего не пойму?

– Я хочу сказать, что ты не проникнешься симпатией ко мне, когда все поймешь. А мне меньше всего хотелось бы, чтобы ты ненавидела меня, уж поверь мне, Джуно.

– Но тебе также не хотелось бы, чтобы я любила тебя, – она сжала его пальцы. – Ты заставил меня поклясться, что я не полюблю тебя, помнишь?

Он не сводил глаз с их рук. А ей так хотелось, чтобы он посмотрел ей в глаза. Потом он погладил большим пальцем кончик ее ногтя:

– А ты грызешь ногти.

– Да. Грызу. Села на новую низкокалорийную диету.

– Тебе не стоит так комплексовать из-за своего веса, – он поднес ее руку к губам. – На мой взгляд, ты очень красивая.

Сердце у Джуно пропустило не один удар – наверное, целый десяток, чтобы потом наверстать упущенное с утроенной скоростью. Его мягкие и теплые губы коснулись ее ладони, а его дыхание согревало ее линию жизни.

– Ты это серьезно?

– Угу, – он нежно опустил ее руку и снова взялся за пинцет. – Я понял, что ты красавица, в тот момент, когда ты танцевала перед попугаем. Помнишь? В день твоего рождения. Это было самое балдежное зрелище, которое мне доводилось видеть за последнее время.

– Ты серьезно? – она почувствовала себя так, словно он вынул огромную занозу не из ее ладони, а из ее сердца. Ей хотелось кричать и хохотать, и уткнуться носом ему в шею, и сказать ему, как прекрасен он сам. Но что-то в его манере поведения – он держался как опытный врач скорой помощи, а не как любовник