У Кристин бессильно опустились руки, однако Ноккве очень спокойно продолжал. Они обождут, пока Гэуте достигнет совершеннолетия и сможет взять на себя заботу о матери и младших братьях. Поступая в монастырь, они, разумеется, сделают вклад, приличествующий сыновьям Эрленда, сына Никулауса, из Хюсабю, но постараются при этом соблюсти выгоду остальных братьев. Сыновья Эрленда не унаследовали после него сколько-нибудь значительного могущества, но трое старших, которые родились до того, как Гюннюльф, сын Никулауса, удалился в монастырь, владели несколькими долями усадеб на севере, в горах. Гюннюльф принес их в дар племянникам, когда раздавал свое добро, хотя большую часть из того, что у него оставалось после пожертвований на церковь и богоугодные дела, он отдал своему брату. А поскольку Ноккве и Бьёргюльф не потребуют теперь полной доли наследства, то это будет тоже большим облегчением для Гэуте, который станет главою семьи, когда двое старших уйдут из мира.

Кристин стояла как громом пораженная. Ей никогда не приходило в голову, что Ноккве может помышлять о монастыре. Но она не промолвила ни слова против, до того она была ошеломлена. К тому же она никогда не дерзнула бы отговаривать сыновей от столь высокой и благой цели.

– Еще в те времена, когда мы были детьми и жили на севере, у монахов, мы обещали друг другу, что наши судьбы будут нераздельны, – сказал Ноккве.

Мать кивнула. Она знала об этом. Но она думала, что это означало совсем иное и что Бьёргюльф просто будет продолжать жить вместе с Ноккве, когда старший брат женится.

Кристин казалось почти чудом, что Бьёргюльф, столь еще юный, может переносить свое несчастье с такой твердостью. Каждый раз, когда она нынешней весной заговаривала с ним об этом, на устах его были только богобоязненные и мужественные речи. Ей казалось это непостижимым, но причина, верно, была в том, что он уже много лет понимал, чем кончится его болезнь глаз, и, как видно, посвятил свою душу богу еще с тех пор, как жил у монахов…

Но тут Кристин не могла не подумать о том, сколь жестоко и тяжко должен страдать этот ее несчастный сын… А она, занятая своими собственными бедами, так мало обращала на него внимания! И всякий раз, оставаясь одна, Кристин, дочь Лавранса, преклоняла колена перед изображением девы Марии у себя в верхней горнице или перед алтарем в те часы, когда бывала открыта церковь. От всего сердца молила она, жалобно и смиренно плача, кроткую мать спасителя быть Бьёргюльфу вместо родной матери и сделать для него все то, что не сделала его земная мать.

Однажды летней ночью Кристин не спалось. Ноккве и Бьёргюльф перебрались обратно в верхнюю горницу, но Гэуте оставался внизу с Лаврансом, так как старшие братья хотели, по словам Ноккве, предаваться ночным бдениям и молитвам. Кристин начала мало-помалу засыпать, как вдруг услышала, что кто-то, крадучись, идет по верхней галерее. Застучали шаги по лестнице. Кристин узнала неуверенную походку слепого.

«Верно, вышел за надобностью», – подумала она, но все же поднялась с постели и стала ощупью искать свою одежду. Потом она услышала, как наверху распахнулись двери и кто-то, в два-три прыжка одолев лестницу, соскочил вниз.

Мать выбежала в сени и бросилась к дверям. Туман так плотно окутывал все вокруг, что с трудом можно было различить стабюры на другом конце двора. Поодаль, у калитки, Бьёргюльф отчаянно боролся, пытаясь освободиться из цепких объятий брата.

– Утратишь ли ты что-нибудь, – кричал слепой, – если избавишься от меня?.. Тогда ты будешь свободен от всех клятв… и тебе не придется умереть для этого мира…

Кристин не могла расслышать, что отвечал Ноккве. Она побежала босиком по мокрой траве. Бьёргюльф вырвался – и тут он как подкошенный повалился на большой камень и стал колотить по нему сжатыми кулаками. Ноккве, заметив мать, быстро шагнул к ней навстречу.

– Идите в дом, матушка… Я лучше управлюсь с этим один… Идите, говорю я, – настойчиво прошептал он, повернулся к ней спиной и опять склонился над братом.

Мать продолжала стоять поодаль. Трава, покрывавшая двор, была насквозь пропитана влагой, со всех крыш капало, и с каждого листка скатывались капельки воды. Накануне целый день шел дождь, а теперь тучи спустились совсем низко и нависли густой белой пеленой. Когда спустя некоторое время сыновья пошли обратно к дому – Ноккве поддерживал Бьёргюльфа под руку, – Кристин быстро скрылась за дверью, ведущей в сени.

Она заметила, что у Бьёргюльфа было окровавлено лицо, – он разбил его, когда бился о камень. Кристин невольно поднесла руку ко рту и прокусила ее до крови.

На лестнице Бьёргюльф опять попытался вырваться из рук Ноккве. Он ударился головой о стену и закричал:

– Будь проклят, будь проклят день, когда я родился!»

Услышав, что Ноккве затворил за ними дверь, мать тихонько прокралась на верхнюю галерею и остановилась, прислушиваясь. Долгое время из горницы доносился голос Бьёргюльфа; он бесновался, кричал, проклинал. Мать могла даже различить отдельные неистовые слова. Время от времени она слышала, что Ноккве как будто увещевает брата, но его голос доходил до нее лишь как приглушенное бормотание. Под конец Бьёргюльф зарыдал, громко и душераздирающе.

Мать стояла, дрожа от холода и боли. На ней был только плащ, накинутый поверх рубашки, а она простояла здесь так долго, что ее непокрытые волосы стали влажными от сырого ночного воздуха. Наконец в верхней горнице все стихло.

Войдя к себе, на нижнюю половину, она сразу же подошла к кровати, где спали Гэуте и Лавранс. Они ничего не слышали. С глазами полными слез она протянула в темноте руку, ощупала теплые лица обоих мальчиков, прислушалась к их ровному, здоровому дыханию. Ей показалось, что теперь только эти два сына и остались у нее от всего ее богатства.

Иззябшая, она забралась к себе в постель. Один из псов, который лежал около кровати Гэуте, заковылял через горницу, вспрыгнул на постель к хозяйке и свернулся клубком поверх ее ног. Он обычно проделывал это по ночам, и у Кристин не хватало духу прогнать его, хотя пес был тяжелый и так сдавливал ей ноги, что они немели. Но этот старый охотничий пес, лохматый и черный как уголь, принадлежал когда-то Эрленду и был его любимцем. А сегодня ночью Кристин даже показалось приятным, что он лежит здесь и согревает ее окоченевшие ноги.

На следующий день Кристин увидела Ноккве только за завтраком. Он вошел и сел на почетное место. Это было его место с тех пор, как не стало отца.

Во время еды он не промолвил ни слова, под глазами у него были черные круги. Когда он покинул горницу, мать вышла вслед за ним,

– Как теперь Бьёргюльф? – тихо спросила она. Избегая ее взгляда, Ноккве так же тихо ответил, что Бьёргюльф сейчас спит.

– С ним… с ним и прежде случалось такое? – прошептала она испуганно.

Ноккве кивнул, отвернулся от нее и опять пошел к брату.

Ноккве неусыпно стерег Бьёргюльфа и ни за что не допускал к нему мать. Но Кристин понимала, что между братьями не раз происходила жестокая борьба.

Никулаус, сын Эрленда, должен был быть теперь хозяином в Йорюндгорде, но ему было недосуг хотя бы немного присмотреть за делами в усадьбе. К тому же у него, как видно, было столь же мало склонности и охоты до хозяйственных дел, как когда-то у его отца. Все заботы легли на плечи Кристин и Гэуте, потому что нынешним летом Ульв, сын Халдора, также покинул ее.

После всех печальных происшествий, которые завершились убийством Эрленда, сына Никулауса, жена Ульва уехала со своими братьями домой. Ульв же остался в Йорюндгорде. Он докажет всем, что не так-то просто выжить его отсюда всякими толками да наветами, заявил Ульв. Но он все-таки понимал, что здесь он уже прожил свое, и подумывал о том, чтобы отправиться на север, в свою горную усадьбу в Скэуне, но не сейчас, а спустя некоторое время, когда никто уже не сможет сказать, что он уехал из-за сплетен.

Но тут управитель епископа учинил розыск и стал допытываться, не беззаконно ли отослал от себя супругу Ульв, сын Халдора. Тогда Ульв стал готовиться к отъезду, привез Яртрюд и собрался ехать с нею на север, пока осенняя распутица еще не затруднила переезд через горы. Но Гэуте он сказал, что хочет сговориться с мужем своей сводной сестры, который был оружейником в Нидаросе, и поселиться у него, а Яртрюд отослать в Шолдвиркстад, где хозяйством управляет его племянник.

В последний вечер Кристин пила за здоровье Ульва из позолоченного серебряного кубка, который отец