женщина умереть так легко, как это казалось Кристин, если она вспоила своей кровью так много новых молодых сердец.

В холодном, трезвом отчаянии ходила она от мертвого ребенка, лежащего на смертной соломе, к своим больным сыновьям. Мюнан лежал в старом стабюре, где раньше лежал его маленький брат и затем отец, – три смерти в усадьбе меньше чем за один год. С замирающим от страха сердцем, но застывшая и молчаливая, ждала Кристин, что вот-вот умрет следующий ребенок, – она ждала этого, как ожидают неотвратимой судьбы. Никогда не понимала она в достаточной мере, каким счастьем одарил ее бог, дав ей так много детей. Нет, хуже всего, что она все-таки отчасти понимала это, но думала больше о муках, о боли, о страхе, о заботах. Хотя по той пустоте, которую Кристин ощущала всякий раз, когда ребенок вырастал и уходил из-под ее крыла, и по тому восторгу, который она чувствовала, когда новое дитя появлялось у ее груди, Кристин снова и снова убеждалась, что радостей дети приносят несказанно больше, нежели горя и забот. Кристин досадовала, что отец ее детей был таким ненадежным человеком и столь мало пекся о тех, кто продолжит его род. Но она всегда забывала, что он не был иным и в то время, когда она сама нарушила божью заповедь и растоптала свою собственную родню, чтобы соединиться с ним.

И вот она лишилась Эрленда. А теперь ждала, что на ее глазах умрут ее сыновья, один за другим. И, быть может, под конец она останется совсем одна – мать, потерявшая детей.

…Многие вещи, которые она замечала и раньше, проходили мимо ее сознания в те времена, когда весь мир виделся ей словно бы сквозь дымку ее и Эрленда любви. Кристин замечала, как серьезно относится Ноккве к тому, что он старший сын в семье и должен быть главою и вожаком для всех своих братьев. Видела она и то, что он очень любит Мюнана. И все-таки Кристин была потрясена, как чем-то неожиданным, бурной печалью, охватившей Ноккве после смерти младшего брата.

Но другие сыновья все-таки исцелились, хотя для этого понадобилось немало времени. На пасху Кристин могла уже отправиться в церковь с четырьмя сыновьями. Бьёргюльф еще хворал, а Ивар был слишком слаб, чтобы выходить из дома. Лавранс очень вытянулся за время болезни, и вообще все, что произошло за эти полгода, как будто сделало его много старше своего возраста.

И тогда Кристин показалось, что она уже старая женщина. Она всегда думала, что женщина молода, пока у нее есть малые дети, которые спят ночью в ее объятиях, играют у ее ног днем и денно и нощно требуют ее забот. Когда же малыши подрастают, мать становится старухой.

Ее новый зять Яммельт, сын Халварда, говорил о том, что сыновья Эрленда еще очень юны и что самой Кристин немногим больше сорока лет: она, наверно, скоро решит, что ей снова нужно выйти замуж. Кристин надобен супруг, который поможет ей управлять ее владениями и воспитывать младших сыновей. Яммельт называл многих достойных людей, которые, по его разумению, могли бы быть подходящими мужьями для Кристин. Пусть Кристин приедет погостить к ним в Элин нынче осенью, Яммельт позаботится о том, чтобы она встретилась с этими людьми, а после можно будет все обсудить.

Кристин слабо улыбнулась. Да, это верно, ей было не больше сорока лет. И если бы она услыхала о какой-нибудь другой женщине, которая осталась вдовой в столь молодых годах с целой ватагой подрастающих детей, то и она рассудила бы точно так же, как Яммельт: этой женщине нужно снова вступить в брак, искать опоры у нового супруга и, быть может, даже родить ему еще детей. Но сама Кристин не хотела этого…

Яммельт из Элина приехал в Йорюндгорд сразу же после пасхи, и Кристин во второй раз встретилась с новым супругом своей сестры. Она и ее сыновья не были ни на обручении в Дюфрине, ни на свадебном пиру в Элине. Оба эти празднества пришлись как раз на ту весну, когда Кристин ждала своего последнего ребенка. Как только Яммельт прослышал об убийстве Эрленда, сына Никулауса, он сразу же поспешил в Силь. Он делом и советом помогал сестре своей жены и ее сыновьям, старался как мог привести в порядок все дела после смерти хозяина усадьбы и взялся вести тяжбу против убийц Эрленда, поскольку сыновья убитого еще не достигли совершеннолетия. Но тогда Кристин еще не сознавала ничего, что происходило вокруг. Даже суд над Гюдмюндом, сыном Туре, которого объявили повинным в насильственной смерти Эрленда, казалось почти не интересовал ее.

В этот приезд зятя она чаще беседовала с ним, и он показался ей славным человеком. Яммельт был не слишком молод: одних лет с Симоном Дарре. Это был степенный, уравновешенный человек, высокий, дородный и очень смуглый. Черты лица у него были довольно привлекательны, но плечи казались немного сутулыми. Он и Гэуте сразу же подружились. Ноккве и Бьёргюльф после смерти отца все больше держались вместе и сторонились всех остальных. Но Ивар и Скюле сказали матери, что им нравится Яммельт.

– И все-таки, – добавили они, – по нашему мнению, Рамборг следовало бы больше чтить память своего первого супруга и посидеть вдовою подольше. Новому ее мужу, разумеется, далеко до Симона Дарре.

Кристин замечала, что оба ее сорванца еще не забыли Симона, сына Андреса. Его они, бывало, слушались, от него могли снести и колкое словцо и добродушную насмешку. А ведь запальчивые мальчишки и от собственных родителей не способны были выслушать замечание без того, чтобы глаза их не начинали сверкать гневом, а руки – сжиматься в кулаки.

Пока Яммельт находился в Йорюндгорде, сюда же приехал погостить и Мюнан, сын Борда. В нем теперь почти ничего не осталось от прежнего блестящего рыцаря Плясуна. Некогда это был крупный и статный мужчина. В былые годы он не без достоинства носил свое грузное тело и оттого казался более высоким и величавым, чем был на самом деле. А сейчас подагра совершенно скрутила его, и кожа висела складками на его исхудавшем теле. Он походил теперь на маленького ссохшегося гнома – плешивый, с редкой бахромой жухлых волос на затылке. Когда-то на упругой, мясистой нижней части его лица темнела густая иссиня- черная щетина, а теперь только жесткие седые пучки буйно росли в мягких, отвислых складках шеи и подбородка, там, где ему не удавалось достать их бритвой. Глаза у него стали гноиться, в уголках рта накипала слюна, и вдобавок он очень мучился болезнью желудка.

С ним приехал его сын Инге, которого люди называли Мухой, по прозвищу матери. Инге Муха был теперь уже пожилым человеком. Мюнан многое делал, чтобы помочь этому своему сыну добиться преуспевания. Он высватал ему богатую невесту и убедил епископа Халварда оказать Инге свое покровительство. Дело в том, что супруга Мюнана доводилась епископу двоюродной сестрой, и господин Халвард охотно помог Инге разбогатеть для того, чтобы тот не зарился на наследство детей фру Катрин. Епископу была пожалована должность королевского воеводы в Хедемарке, и он сделал Инге, сына Мюнана, своим управителем, так что теперь Инге владел немалыми землями в Скэуне и Ридабю. Его мать тоже купила себе усадьбу в тех краях. Она стала теперь очень набожной женщиной, многим оказывала благодеяния и дала обет жить в целомудрии до конца дней своих.

– Ты не думай, она вовсе еще не такая старая и дряхлая, – с обидой сказал Мюнан, видя, что Кристин улыбается.

Ему ужасно хотелось устроить так, чтобы Брюнхильд переехала к нему и вела бы хозяйство в его усадьбе близ Хамара, да только она не пожелала.

Так мало радости выпало ему на старости лет, жаловался господин Мюнан. Дети у него такие несговорчивые. Те, что были рождены от одной матери, жили между собою в постоянной вражде, склочничали и бранили своих сводных братьев и сестер. Хуже всех была его младшая дочь. Мюнан прижил ее с любовницей, когда был уже женатым человеком, и оттого не мог оставить ей никакого наследства. Поэтому она, как могла, обирала отца, пока он жив. Она была вдовой и поселилась в Скугхейме – усадьбе, где постоянно жил господин Мюнан, и ни отец, ни братья не в состоянии были выдворить ее оттуда. Мюнан боялся ее как огня, но когда он решался сбежать к кому-либо из других детей, то и те начинали его мучить жалобами на жадность и несправедливость братьев и сестер. Всего лучше чувствовал он себя у младшей, рожденной в браке дочери, которая была монахиней на острове Гимсёй. Он любил наезжать к ней и некоторое время жил при монастыре, в странноприимном доме. Тут он начинал ревностно печься о своей душе и, следуя духовным наставлениям дочери, проводил все время в покаяниях и молитвах. Но долго выносить такую жизнь ему было не под силу. Кристин не была уверена в том, что сыновья Брюнхильд относятся к отцу намного доброжелательнее, чем другие дети; но сам Мюнан в этом никогда не хотел признаться. Он любил этих детей больше всех других своих многочисленных отпрысков.

Но, как ни жалок был теперь Мюнан, именно от общения с ним впервые начала как будто оттаивать окаменевшая печаль Кристин. Господин Мюнан с утра до ночи говорил об Эрленде. Если только он не сетовал на свои собственные злоключения, то рассказывал об умершем родиче и похвалялся его подвигами. Охотнее всего Мюнан повествовал о непутевой молодости Эрленда, о его буйном озорстве в те годы, когда