Ульв бросил поводья и скорыми шагами направился к хозяину:

– Наконец-то ты явился, Эрленд! И мальчик с тобой! Хвала Иисусу и деве Марии! Его мать не знает, что он убежал. Мы как раз собирались отправиться на розыски… Епископ освободил меня под честное слово, услышав, что мальчик один поскакал в Вогэ. Что с Лаврансом? – в тревоге спросил он.

– Слава богу, что вы нашли мальчика, – плача, сказала Яртрюд; теперь и она вышла во двор.

– А, это ты, Яртрюд, – произнес Эрленд. – Первое, чем мне придется заняться, это – выставить тебя вон из моей усадьбы со всеми твоими приспешниками, чтоб и духу вашего здесь не осталось. А вслед за этой сплетницей я проучу каждого, кто посмел возвести поклеп на мою супругу…

– Погоди, Эрленд, – перебил его Ульв, сын Хал-дора. – Яртрюд – моя законная жена. Сдается мне, у нас обоих нет охоты оставаться под одной крышей, но она покинет мой дом не прежде, чем я вручу моим своякам все ее достояние, приданое, свадебные и дополнительные подарки…

– Может, я уже не хозяин здешней усадьбы? – в бешенстве крикнул Эрленд.

– Об этом спроси Кристин, дочь Лавранса, – сказал Ульв. – Вот и она сама.

Кристин стояла на верхней галерее стабюра. Теперь она медленно двинулась вниз по лестнице. Сама того не замечая, она натянула на лоб женскую повязку, сбившуюся ей на затылок, и расправила платье, которое не снимала с тех самых пор, как вернулась накануне из церкви. Но лицо ее было недвижимо, как каменное.

Эрленд шагом, медленно двинулся ей навстречу. Чуть подавшись вперед в седле, он в отчаянии и страхе вглядывался в серое, мертвенное лицо женщины.

– Кристин, – умоляюще произнес он. – Моя Кристин, я вернулся домой, к тебе.

Казалось, она не слышит и не видит. Тогда Лавранс, который, сидя в объятиях отца, мало-помалу пришел в себя, тихонько соскользнул с коня. Но едва его ноги коснулись земли, он мешком рухнул на траву.

Лицо матери исказилось судорогой. Кристин склонилась над сыном и подняла рослого мальчика на руки, прижав его голову к груди, как если бы он был новорожденным дитятей, – только его длинные ноги почти волочились по земле.

– Кристин, любимый друг мой, – в отчаянии молил Эрленд. – Я знаю, я пришел слишком поздно…

И вновь по лицу женщины пробежала дрожь.

– Нет, еще не поздно, – сказала она тихо и неумолимо. Она бросила взгляд на сына, который беспомощно лежал в ее объятиях. – Последнее наше дитя уже покоится в сырой земле – теперь черед Лавранса. Гэуте поставлен вне закона… А другие наши сыновья… И все же у нас с тобой еще остались богатства, Эрленд, которые можно развеять по ветру…

Она повернулась к нему спиной и пошла через двор, унося на руках ребенка. Эрленд верхом двинулся следом, ни на шаг не отставая от нее.

– Кристин… Господи, что мне сделать для тебя?.. Кристин, ужели ты не хочешь, чтобы я остался с тобой?..

– Теперь мне ничего от тебя не надобно, – сказала ока, как прежде. – Теперь не в твоей власти мне помочь – останешься ли ты здесь или будешь лежать на дне Логена…

Тем временем на галерее верхней горницы показались сыновья Эрленда; Гэуте быстро сбежал вниз и хотел было остановить мать.

– Матушка! – умоляюще произнес он. Но она взглянула на него – и он замер, как пригвожденный к месту.

У подножия лестницы, ведущей на галерею стабюра, стояли несколько крестьян.

– Посторонитесь, люди, – молвила женщина, желая пройти мимо них со своей ношей.

Сутен мотал головой, беспокойно танцуя на месте; Эрленд уже наполовину поворотил его, когда Колбейн, сын Йона, схватил коня под уздцы. Кристин не разглядела, что произошло, – она слегка обернулась и бросила через плечо:

– Не держи Сутена, Колбейн… Коли хочет, пусть едет…

Колбейн крепче вцепился в повод и ответил:

– Ужели ты не понимаешь, Кристин, что пришла пора хозяину воротиться домой? Ты-то, по крайности, должен это понять… – обратился он к Эрленду.

Но Эрленд хлестнул его по руке и так пришпорил коня, что старик пошатнулся. Какие-то люди оросились наперерез всаднику. Эрленд крикнул;

– Прочь с дороги! Не суйте свой нос в наши дела! Да вдобавок я вовсе не хозяин здесь. Я не дам впрячь себя в ярмо, как вола на гумне. Если мне не владеть здешней землей, то и земле здешней мною не владеть!..

Кристин повернулась лицом к мужу и крикнула:

– Скачи! Скачи к самому дьяволу в преисподнюю, куда ты увлек меня и кинул все, что попадало к тебе в руки…

А дальше все произошло так стремительно, что никто из присутствующих не успел ни опомниться, ни вмешаться. Туре, сын Боргхильд, и какой-то другой крестьянин схватили женщину за руки:

– Кристин! Не в пору вздумала ты корить своего супруга…

Эрленд пустил коня прямо на них:

– Ах, вот как! Вы смели поднять руку на мою жену!.. – Он взмахнул топором и обрушил его на Туре, сына Боргхильд. Удар пришелся крестьянину между лопаток, и он грохнулся наземь. Эрленд снова занес топор, но как раз в тот миг, когда он приподнялся на стременах, кто-то пустил в него копьем, угодившим Эрленду в пах. Копье это метнул сын Туре. Сутен взвился на дыбы, забив передними копытами. Эрленд стиснул коленями бока коня, нагнулся вперед и, наматывая поводья на левую руку, вновь поднял топор. Но почти в ту же минуту потерял одно стремя и кровь ручьем хлынула его левой ноге. В воздухе засвистели стрелы и дротики… Ульв и сыновья Эрленда с поднятыми секирами и обнаженными мечами ринулись через двор к месту стычки. Тогда один из крестьян ударил копьем жеребца под Эрлендом, и тот, подогнув передние ноги, рухнул на колени, заржав так пронзительно и дико, что на его вопль отозвались кобылы в конюшне.

Эрленд поднялся с земли, широко расставляя ноги. Опершись на плечи Бьёргюльфа, он перешагнул через коня. Подоспевший Гэуте подхватил отца с другой стороны.

– Прикончите его, – попросил Эрленд, взглянув на коня, который опрокинулся на бок с кровавой пеной на губах, лежал, далеко вытянув шею, и яростно бил копытами. Ульв, сын Халдора, исполнил просьбу своего родича.

Крестьяне расступились. Двое из них понесли Туре, сына Боргхильд, к дому управителя, а один из слуг епископа отвел туда же своего раненого товарища.

Кристин выпустила из объятий Лавранса, который тем временем очнулся, и теперь мать с сыном стояли, ухватившись друг за друга. Она не понимала еще, что произошло: слишком скоро все совершилось.

Сыновья повели было отца к жилому дому, но он воспротивился:

– Туда я не хочу… Не хочу умирать там, где умер Лавранс…

Рванувшись к мужу, Кристин обвила руками его шею. Ее застывшее лицо растопилось вдруг, искаженное воплем, – так от брошенного камня раскалывается корка льда.

– Эрленд! Эрленд!

Эрленд слегка наклонил голову, коснувшись щекой ее щеки, и так постоял несколько мгновений.

– Отведите меня в старый стабюр, сыны мои, – сказал он. – Я хочу лежать там…

Мать и сыновья наскоро приготовили постель на чердаке старого стабюра и сняли с Эрленда одежду. Кристин перевязала ему раны. Кровь толчками струилась из раны в паху; другая стрела поразила Эрленда под левую грудь, но эта рана почти не кровоточила.

Эрленд положил руку на голову жены:

– Меня ты не сумеешь исцелить, моя Кристин… Она в отчаянии подняла на него взор, задрожав с головы до ног. Она вспомнила: так говорил и Симон, и то, что Эрленд повторил теперь его слова, показалось ей самым страшным предвещанием.

Его уложили в постель, на груду взбитых подушек и перин, приподняв его левую ногу так, чтобы унять кровь. Кристин сидела, склонившись над ним. Он взял ее за руку.

– Помнишь, любимая, первую ночь, что мы спали с тобой в этой постели? Я не знал тогда, что уже навлек на тебя горе, которое ты таила в сердце своем. И то было не первое горе, которое ты выстрадала по