тяжелым вздохам в хвое и журчанию ручья, бежавшего по камням, проходила мимо и шла дальше. Один раз с каменистого склона сорвался камень, точно сброшенный чьей-то невидимой рукой, – ее мгновенно бросило в пот, но она не посмела ни замедлить, ни ускорить шаги…
Теперь глаза Кристин настолько привыкли к темноте, что, выйдя из леса, она сразу различила поблескивающую ленту реки и воду на болотах. Усадьбы выступили из мрака, во дворах чернели темные кучки домов. Небо тоже стало понемногу светлеть; она чувствовала это, хотя не смела поднять глаз к уходившим в самую высь исполинским черным кручам. Но она понимала, что скоро настанет час, когда взойдет лука…
Она старалась подбодрить самое себя: через четыре часа настанет утро, во дворах появятся люди, начнется дневная суета. Тьма уже поредела, над гребнями гор стало светлеть. Да и путь ее недолог: при дневном свете от Формо до церкви – рукой подать. А к рассвету она уже давно будет дома. Но она чувствовала, что это будет уже не та Кристин, какой она была, прежде чем пуститься в этот путь…
Кристин знала: будь это один из ее сыновей, она никогда не осмелилась бы прибегнуть к такому крайнему средству – отвести руку создателя, если он протянул ее к живой душе. Когда в молодости ей случалось сидеть над своими больными малютками и сердце ее обливалось кровью от страха и жалости, она старалась твердить, чувствуя, что силы ее иссякают; «Господи, ты возлюбил их больше, чем я… Да свершится воля твоя…'
А теперь она ночью шла к церкви, превозмогая собственный страх… Она
…Бот видишь, Симон Дарре, ради самого дорогого, что есть у тебя на земле, и ты принял больше того, что человек по праву и чести может принять от другого человека…
'Коли ты не хочешь, я останусь…» И у него не хватило духу ответить. В тайниках сердца она понимала: если бы ребенок умер, Симон нашел бы в себе силы перенести и это горе. Но она нанесла ему удар в тот единственный миг, когда Симон был готов сломиться, и, схватив свою добычу, унесла ее с собой. Она должна была расквитаться с ним – теперь он знает, что ей тоже пришлось увидеть его в такую минуту, когда он нетвердо стоял на ногах…
Потому что он слишком много знал о ней. От него, человека, которого она отвергла, она принимала помощь всякий раз, когда надо было спасать того, кого она избрала. Ее обманутый жених был тем, к кому она обращалась всякий раз, когда ей приходилось защищать свою любовь. И она ни разу не обратилась к нему втуне: в ответ на каждый ее зов он выступал вперед и, как щитом, прикрывал ее своей силой и добротой.
…И вот она вышла ночью из дому, чтобы уплатить ему часть долга, который тяжким бременем лежал на ее душе, хотя прежде она никогда не подозревала об этом.
В конце концов Симон заставил ее почувствовать, что он сильнее их обоих – ее самой и избранника, которому она отдала свою любовь. Она поняла это еще в тот день, когда они втроем столкнулись лицом к лицу в непотребном доме в Осло, только тогда она не хотела замечать, что этот круглолицый, дородный насмешливый юнец был сильнее, чем…
И вот теперь она идет по этой дороге, не смея воззвать ни к одному из святых заступников, и берет на свою душу этот грех ради того… Она сама не знает, ради чего… Неужто из мести – из мести за то, что ей не раз пришлось убедиться, насколько он благороднее их обоих…
Теперь ты поймешь, Симон: когда дело идет о спасении того, кто дороже собственной души, грешный человек хватается за любое, любое средство…
Когда она поднялась на церковный холм, луна уже взошла над гребнями гор. И тут на Кристин обрушилась новая лавина страха: лунный свет одел призрачной дымкой черную, как деготь, глыбу холма; сама церковь, подернутая этой легкой пеленой, казалась грозной и зловещей. Впервые в жизни, увидев крест на холме, Кристин не осмелилась приблизиться к нему и преклонить колена перед святыней. Она нашла самое низкое место в кладбищенской ограде, сложенной из дерна и камней, и перелезла через нее.
В густой росистой траве, словно лужицы, кое-где поблескивали надгробные плиты. Кристин пошла напрямик к могилам бедноты на южном конце кладбища.
Она искала могилу бедняка, забредшего когда-то в их поселок. Однажды зимой его нашли замерзшим в горах; две его дочери-сироты остались на попечении прихода и переходили из дома в дом, пока Лавранс, сын Бьёргюльфа, не оставил их у себя Христа ради, и они росли и воспитывались в Йорюндгорде, под присмотром хозяев. Акогда пришла пора, отец Кристин сам нашел для них честных, работящих женихов и дал в приданое за девушками коров, телят и овец, а Рагнфрид добавила к этому постели и железный котел. Теперь обе женщины жили в полном достатке, какой был им доступен. Одна из них была служанкой Рамборг, и Рамборг крестила ее ребенка…
– Удели же мне кусок дерна с твоей крышы, Бьярне, для сына Рамборг. – Опустившись на колени, Кристин вынула нож.
Погрузив пальцы во влажный от росы дерн, она почувствовала на лбу и над верхней губой ледяные капельки пота. Земля не поддавалась – ах, это корни – она перерезала их взмахом ножа.
В обмен на свой дар мертвец должен получить золото или серебро, которое хранилось в роду на протяжении трех поколений. Она сняла с пальца узкое золотое кольцо с рубинами – обручальное кольцо ее бабки по отцу: «Андрес – плоть от плоти моего отца». Она закопала кольцо в землю так глубоко, как только могла, завязала кусок дерна в платок и прикрыла мхом и листьями то место, откуда она его вырезала.
Когда она поднялась с земли, у нее подогнулись колени, и ей пришлось постоять немного, прежде чем пуститься в обратный путь. Она знала, что, если обернется и взглянет из-под руки, она увидит их…
Ее неудержимо тянуло обернуться, точно они сами – все усопшие, которых она знавала когда-то, – приневоливали ее к этому… «Ты ли это, Кристин, дочь Лавранса? Так вот для чего ты явилась сюда…» Вот здесь, у западных ворот, могила Арне, сына Гюрда. – Да, Арне, ты вправе дивиться – не такой я была в те годы, когда ты меня знал…»
Она вновь перелезла через ограду и стала спускаться с холма.
Теперь луна освещала весь поселок. Вдалеке, на равнине, лежал Йорюндгорд; на дерновых крышах искрилась роса. Она смотрела туда, точно в забытьи… У нее было такое чувство, словно она давно умерла для всей своей семьи и близких, словно дверь ее дома захлопнулась за ней в тот миг, когда она пустилась в этот ночной путь…
Горы почти все время затеняли дорогу, по которой она брела. Порывы ветра стали сильнее и чаще: теперь он хлестал прямо ей в лицо. Увядшие листья летели навстречу, точно желая задержать ее, вернуть туда, откуда она шла…
Она не сомневалась, что ее преследуют. За ее спиной по дороге раздавались крадущиеся шаги. «Это ты, Арне?..» – «Обернись, Кристин, погляди из-под руки», – искушала ее какая-то сила…
Но теперь она уже словно бы не ощущала настоящего страха. Только холод, бессилие и неодолимое желание прекратить борьбу и упасть на землю. После этой ночи, должно быть, ничто в мире не сможет ее устрашить…
Когда она отворила дверь и вошла в горницу, Симон сидел на своем обычном месте у изголовья постели, склонившись над ребенком. Он только на мгновение встретился с ней взглядом, и Кристин с изумлением подумала: ужели она тоже так неузнаваемо изменилась и постарела за этот час? Но Симон тут же вновь низко понурил голову, прикрывая лицо рукой.
Встав с места, он слегка пошатнулся и побрел к выходу, как прежде отворачиваясь от нее, ссутулясь и повесив голову.
Кристин поставила на стол две зажженные свечи. Мальчик приоткрыл глаза, повел странным, ничего не выражающим взглядом и поморщился, стараясь отвернуться от света. Но когда Кристин положила маленькое тельце на спину, прямо, как укладывают покойников, он не сделал попытки изменить положение – точно у него не было сил шевельнуться…
Тогда она прикрыла его лицо и грудь своим полотняным платком, а поверх положила полоску дерна.
И тут ее вновь бросило в пучину страха.
