Десятник огляделся. Все оставшиеся собрались вокруг него, на небольшой прогалине. Бледные, взмокшие, как черти, нервно поводящие стволами… все… семнадцать?

– Как щенят… – истерично всхлипнул один из храмовников. Из второй сотни, припомнил десятник, ну да, эти только с бабами да детьми воевать хороши, а как до настоящего дела дошло, кровушку – свою, не чужую – почуяли, так и поползли. Как же его звать-то, козла, Парфен, что ли?

– Он нас… как щенят слепых… что хочет, то и делает… играется… развлекуху устроил…

– А ну тихо! – рыкнул Михалыч. – Слушать всем.

– Он…

– Жак, ну-ка врежь ему!

Чернобородый, с патронной лентой поверх кольчуги Жак кивнул, сделал шаг назад, коротко замахнулся и деловито, как на тренировке, впечатал приклад «калаша» в солнечное сплетение Парфена. Тот разом замолк, сложился вдвое и, выкатив глаза, медленно повалился на землю.

– Слушать всем! – повторил десятник. – Он где-то здесь.

Больше всего Михалыч опасался, что у кого-то из оставшихся парней сейчас не выдержат нервы – и он, ополоумев от ужаса, либо рванет назад, не разбирая дороги, либо начнет поливать свинцом и без того измочаленные елки, а чертов…

Додумать это мысль десятник уже не успел.

Звук пришел – однако пришел он вовсе не из зеленой стены перед их автоматами. Звук родился рядом с Михалычем – вверху, в кроне вековой ели. Приглушенный стук удара о ствол… затем о ветку… и в слежавшуюся хвою шлепнулось черное, ребристое…

«Растакую мать!» – очень четко успел подумать десятник, прежде чем запал «эфки» отсчитал, последнюю секунду его жизни.

– Тебя ранили?

– Ерунда, – выдохнул Швейцарец сквозь стиснутые зубы.

– Надо перебинтовать…

– Замазать зеленкой и показаться доктору Айболиту. Ерунда, я сказал. Сквозная дыра, главное – кость не задета.

– Теперь мы не сможем убегать, – вздохнула девушка, глядя, как ее спаситель, тихо шипя, кромсает ножом кожу голенища.

– Ценное наблюдение.

Швейцарец не стал объяснять, что больше и не собирался никуда бежать. Сложись все, как было им запланировано, оставшиеся преследователи сейчас бы продолжали умирать от гранатных осколков или пули между глаз. Но с простреленной ногой продолжать затеянный им танец было бы форменным безумием.

– Я… могу тебе помочь? Чем-нибудь…

– Можешь, – кивнул он. – Начни развязывать серый сверток.

Сверток был увязан, что называется, на совесть – девушка успела справиться лишь с тремя узлами из десяти, прежде чем Швейцарец, неуклюже присев рядом, попросту рассек оставшиеся петли.

– Ух ты. Еще одно ружье, да? А почему ты его раньше не достал?

– Страшно, – коротко отозвался Швейцарец.

– Чем?

– Ляг на землю. Закрой глаза. Открой рот. И как можно старательней зажми уши.

Самым сложным в ходе строительства «ружья» оказался поиск подходящей колодки. Много проще было со стволами. Правда, Старик бормотал чего-то там насчет «Утеса», но в итоге на стволы Великой Гаубицы Самого Распоследнего Шанса пошел обычный раскуроченный «ЯкБ» – к лучшему, потому что иначе сооруженные Стариком тормоза-компенсаторы вывели б длину оружия за пределы не только желаемого Швейцарцем, но и мало-мальски разумного. Впрочем, Старик все же остался недоволен: ДТК[9] – фигня, амортизатор отдачи из резиновых шайб – фигня еще большая, и вообще, пока они не смогут заделать спроектированный им ртутный гаситель, к этой громыхале для охоты на мелкие бронемашины и одичавшие бэтээры должно прилагаться запасное плечо стрелка.

Ворчать Старик перестал лишь через полгода, но имя «Громыхала» уже успело прилипнуть к штуцеру.

Их оставалось одиннадцать – плюс еще двое лежавших рядом с мертвецами на той злосчастной прогалине. Раненые не в счет, но и проклятого стрелка им удалось-таки подранить. Он и удрать далеко не успел, а по четкому следу пересекшей опушку примятой травы мог бы идти даже ребенок. Неужто и в самом деле надеется отсидеться за корягой? Ну, теперь-то…

– Теперь-то мы его уделаем! – весело крикнул Гоша по прозвищу Болтун сжавшемуся за соседним деревом храмовнику. – Сейчас…

Лихорадочно набивавший магазин храмовник оглянулся на Гошу как раз вовремя, чтобы увидеть, как голова Болтуна превращается в облако кровавых капель. Двумя секундами позже что-то с силой дернуло за плечо его самого – скосив глаза, он увидел ярко-красную струю на месте локтя… и начал кричать.

– Крупнокалиберный…

Трусов среди воинов Храма не было. Но и выбора у них не осталось тоже: бежать вперед – не храбрость, а лишь верная и бессмысленная смерть. Оставаться на месте и ждать, пока очередная пуля, как сквозь масло пройдя вековой ствол, достанет за ним тебя…

Проклятый стрелок в очередной раз провел их – пулемет был наверняка припрятан заранее, и теперь ему оставалось лишь выщелкивать их поодиночке… или положить всех одной длинной очередью, если они все же решатся на атаку. Если решатся – а считаные метры травы и цветов неширокой опушки сейчас казались храмовникам слишком уж длинными. Длиннее жизни.

Глупо бежать вперед, глупо стоять на месте – свободным оставался только путь за их спинами… отступить, перегруппироваться… только вот начав отступать, как выяснилось, очень трудно заставить себя остановиться.

Особенно когда вас осталось всего лишь семеро – против одного.

– Что с тобой?!

Ее вопрос он скорее угадал, чем расслышал, – в ушах еще продолжали злобно жужжать ватные тюки, по пуду на каждую раковину. Пожалуй, еще один такой выстрел, и его можно будет брать тепленьким, голыми руками…

– Блядство, – Швейцарец попытался усмехнуться. – В смысле: головокружение, тошнота и, кажется, – он мазнул ладонью по верхней губе, глянул, – кровотечение из носа.

– В тебя опять попали?

– Угу, в плечо… отдачей.

Он запрокинул голову, прикрыл глаза…

– Как тебя зовут?

– Тианэ. Но… я не люблю это имя.

– Хорошо, – тихо сказал Швейцарец несколькими минутами позже. – Тогда я буду звать тебя – Тайна.