испуганно отпрянул в сторону.

– Обокрала? – недоверчиво переспросил десятник.

– Нет, спросила разрешения взять поиграться, вместо кукол, – зло произнес Швейцарец. – Я белку за сто шагов слышу, когда сплю… так что чаек она мне заварила явно непростой. А вот кто ей насоветовал…

– Насоветовал? Что ты хочешь этим сказать?

– Именно то, что хочу, – уже спокойнее произнес Швейцарец. – Я не верю, чтобы эта забитая дурочка сама дошла до идеи обчистить гостя Храма. И вдвойне не верю, что у нее нашлись для этого подходящие травки-корешки – кроме надерганной из подстилки соломы.

Судя по враз заострившейся мордочке секретаря, личная тень иерарха Дяо также мало верил в подобное небрежение надсмотрщиков, зато вот очередной ход подковерной грызни готов был усмотреть чуть ли не с радостным облегчением.

– Прошу вас, не стоит так нервничать, уважаемый, – быстро оттараторил он. – Я уверен, это странное… гхм, недоразумение будет разрешено в ближайшие минуты.

Швейцарец, шагнув, стал почти вплотную к нему.

– Уверены? – вполголоса осведомился он, глядя в маленькие бегающие глазки. – Если девушку застращали качественно, а, скорее всего, так оно и есть, то возиться вам придется долго. Этот «нежный бутон» будет то и дело терять сознание… или вовсе не успеет ничего рассказать. А мое время сейчас очень дорого – для вас.

– Вы…

– Я думаю, что, когда господин Дяо посоветовал мне не доверять никому, он был очень прав, – с нажимом произнес Швейцарец.

…и все равно, даже не подозревая, насколько же он был прав, давая этот совет.

– Светозарный Дяо прав всегда, в этом нет сомнений, но что…

– Деньги и девчонку, – вкрадчиво произнес Швейцарец. – Сюда. Чем быстрее, тем лучше для вас.

– Деньги… да, конечно… а девушку…

– Время, – напомнил Швейцарец. – Имеющему глаза не так уж сложно понять, чего мы тут стоим. До момента, когда вы точно установите, кому из ваших штатных живодеров можно доверять, она… ваш потенциальный источник информации может и не дожить.

– Думаешь, справишься быстрее?

«Чересчур тонкий слух вас погубит, штурмдесятник Танг», – почти ласково улыбнулся Швейцарец.

– Не думаю, а знаю.

Танг недоверчиво мотнул головой. Зато секретаря эти слова, а вернее, холодный, уверенный тон, которым они были произнесены, похоже, убедили.

– Я распоряжусь, – пятясь, пробормотал он. – Сейчас… сейчас все будет. Вам не придется долго ждать, все будет сделано очень быстро, вот увидите.

Последние слова он выдохнул, уже разворачиваясь, на бегу – словно насмешливый взгляд штурмдесятника Танга был способен прожечь вполне реальную дыру меж худосочных лопаток.

– Ишь, как понесся. Только пятки засверкали.

– Ему полезно бегать. – Швейцарец аккуратно свернул бархатный мешочек и спрятал его во внутренний карман плаща. – И вообще проводить на свежем воздухе больше времени. Его нынешний образ жизни трудно счесть здоровым.

– К моему Матвею бы его, – мечтательно вздохнул Танг. – Кросс, потом полоса… и пусть бы только попробовал норму не выполнить, ж-жиденок.

Припомнить в облике секретаря какие-то характерные семитские черты Швейцарец не сумел и потому счел, что в данном случае штурмдесятник Танг подразумевал: «работник умственного труда, интеллигент». Интель хренов.

– Это нерационально.

– Ась?

– Нормы, рассчитанные на то, чтобы выгнать семь потов из здоровых деревенских парней, этот индивидуум не сможет выполнить никогда, – ровным голосом произнес Швейцарец. – Сдохнет. Его же работу после этого прискорбного факта придется выполнять кому-то другому. И не факт, что здоровяк с железными бицепсами справится с нею лучше.

– Это все верно, – Танг, наклонившись, озабоченно разглядывал голенище правого сапога. – Все правильно. Каждый должен делать то, для чего предназначен Творцом нашим и трудом своим преумножать славу Храма. Но жиденок этот… когда-нибудь он сунется без мыла в очередную щель, а там его прихлопнут. Тогда-то он пожалеет, что не сдох у меня на кроссе, только поздно будет.

– С чего бы такая откровенность с чужаком? – с легкой улыбкой спросил Швейцарец.

Мысленно же он в этот миг ругался – по-немецки, как это делал Старик в те редкие считаные минуты, когда его случалось разозлить всерьез. Матерился – и все равно ничего не мог с собой поделать. Ему было весело.

Ему ужасно хотелось сбросить тяжелый, горячий от солнца плащ, вскинуть руки и заорать, что хватит глотки, на весь огромный двор, так, чтобы испуганное эхо заметалось между серых стен: «Люди! Мне смешно! А вы… неужели вам не смешно так же?! Ну посмотрите на этих ослепительных солнечных зайчиков, на так забавно дрыгающихся на плацу возле казармы марионеток, на прохаживающихся по гребню стен надутых клоунов. Они такие маленькие все – потому что все они не люди, а куклы, в любовно сделанном каким-то веселым мастером кукольном театре. Он ведь наверняка смеялся, этот неведомый мастер, хохотал взахлеб, до слез. Поставить классическую японскую пагоду посреди европейской крепости XVII века с элементами XIX, да еще вкопать вокруг пару-тройку игрушечных танчиков – это ж просто у-у-у как забавно.

Ну посмотрите же! К вашим услугам две сотни блестящих от пота марионеток, так потешно дергающихся на невидимых нитях под выкрики «ить», «ни», «сан», «син». Еще с полсотни расставлено где придется… длинных и коротких, толстых и тонких…

…таких смешных.

…просто ужасно потешных!»

Очень хотелось.

Но вместо этого Швейцарец, наклонившись, поднял шлем и аккуратно пристегнул его к рулю.