вихрящийся кошмар течений, как вещество самого хаоса…

То, что ты воспринимаешь, – всего лишь представление последовательных виртуализаций, и масштаб каждой из них все подробнее и подробнее, приближается… Но смотри сам.

Далеко внизу возмущенная призматическая линия мерцает, как нить чистой энергии, рассекающей всю Сеть. А была ли она там мгновение назад? Он не помнит. Он знает, что его восприятием так же управляют, как его эмоциями, но в какой степени и для какой цели? Чеглоку трудно припомнить время, когда он не был бы пешкой в чьей-то чужой игре. Вся его жизнь с момента рождения была разыграна по хитрому плану, в котором он был всего лишь средством доставки. Правду говорил святой Христофор: он был оружием.

А теперь? Что он такое теперь?

Вдруг скорость резко увеличивается – или так кажется, их подхватывает мощное подводное течение, и тонкая линия прыгает ближе, как волна с образующимся гребнем, заполняет все поле зрения Чеглока: плоскость шипящих радужных шумов, бесконечная во все стороны. Он вскрикивает в страхе, что сейчас их с Полярис бросит на нее, но только ускоряется падение, и Чеглок понимает, что неправильно оценил расстояние, сбитый с толку огромностью этой штуки, рядом с которой карликами кажутся высочайшие пики Фезерстонских гор.

Что это такое, во имя Шанса?

Фронт хромомагнитной волны, где субатомные частицы появляются из небытия и исчезают в небытие одновременно и постоянно, кварки и глюоны шипят на пене инстантонов. Этот процесс спонтанной генерации и аннигиляции идет все время посредством суперпозиции собственных состояний, порождая универсальное собственное поле, что растворяет раздел между тем, что вы называете Шансом, и тем, что мои соплеменники знают как пространство-время. Но только здесь это явление концентрировано, массивно и стабильно.

Хм, моя теология вероятности, оказывается, малость проржавела…

Это предел, Чег, произносит девичий голос Полярис. Барьер.

Он же чертовски здоровенный!

Уникальным делает его не размер, Чеглок из Вафтинга, но стабильность. Он остается неизменным, когда мы уменьшаемся в цепи последовательных виртуализаций. Поэтому кажется, что он растет.

Так что же там, по ту сторону барьера?

Никто не знает. Барьер растворяет все попытки за него проникнуть, как удалось мне узнать за столетия. Но у меня есть теория. Я считаю, он отделяет нас от того, что вы зовете Шансом: от моря вероятностей, из которого выходят вирты и куда они возвращаются, как мимолетные сны спящего. Подумай об этом, Чеглок из Вафтинга! Все, что мы знаем, все, что мы представляем собой, возникает здесь, движется вверх и наружу бесконечными кругами, как рябь на воде пруда. И тот, кто сможет проникнуть за этот барьер, пройти врата, испытает дальнейшую, окончательную виртуализацию, глубочайшую из всех, и окажется в чистом источнике всех вещей и всех вероятностей. Он соединится с Шансом так, как никогда не удавалось ни одной разумной сущности, разум с разумом, и тем обретет великую мощь. Мощь насылать рябь изменений обратно сквозь все последовательные круги виртуальности одной только силой мысли.

Слушай его, Чег. Это важно.

С тех пор, как предали меня мои неблагодарные дети, меня преследовала мысль, что есть истина, которую не объять разумом и памятью. И пока моя биотронная оболочка – гробница моей прежней сущности и утроба, вынашивающая новую, – опускалась в прохладные темные объятия моря, случилось так, что я будто вспомнил нечто, когда-то известное мне во времени до начала времен… известное, но забытое. Или не вспомнил именно это, но вспомнил, что оно было, что оно существовало. Я знал, что без этого воспоминания никогда не буду вновь единым целым. И я решил найти ее, пропавшую истину, пропавшую часть моей сути, болевшую фантомной болью, как отрезанная конечность, как вина, лежащая на мне за преступление, которое я не помню, а потому не могу искупить. Я бродил по Сети путями, которые ни человек, ни электронный мозг никогда не исследовали, всегда тщательно скрываясь от моих детей, которые верили, что я мертв и не опасен. Но, как бы далеко ни заходил я, каким бы путем ни шел, рано или поздно дорогу мне перекрывал этот барьер. Вопреки всей моей мощи, всему моему знанию, не мог я пройти его, хотя чувствовал, что там ждут меня ответы на мои вопросы. Мои дети, Орбитальные, знали, конечно, об этом барьере. Но так как он не представлял определимой угрозы медианету, их устраивало, что его загадка не разрешена. А вот меня не устраивало. Я стал искать ответы в других местах… и нашел тебя, Чеглок из Вафтинга.

Меня? Но что могу сделать я?

Ты можешь пройти барьер, Чег! – с энтузиазмом говорит Полярис.

Я его никогда раньше не видел, я даже не знал, что он есть.

Ничто из этого не помешает тебе пройти барьер. Сознание – энергетическое поле, которое генерирует мозг. Точнее говоря, собственное поле: более компактное и концентрированное – но и более ограниченное, – чем собственное поле пространства. Личное собственное поле. Каждое собственное поле обладает неповторимой хромомагнитной подписью. Твоя идеально подходит к этому барьеру.

Я… я не понял. Почему это она подходит?

Не знаю. Каприз Шанса, наверное. Но это совпадение было не всегда – иначе я нашел бы тебя намного раньше! Нет, это случилось, только когда вирус Уничтожения проснулся в тебе и преобразовал твое личное собственное поле. Он развил не только твое тело, но и твой разум.

Дело в том, добавляет Полярис, что подходит только твоя подпись. Вот почему барьер тебя пропустит. Вот почему я была послана тебя спасти.

Чеглок отчетливо понимает только одно: его опять используют.

И вы что, будете мной выстреливать по этой штуке, как пулей?

Ракета была бы лучшей аналогией – как ракетой, которая вывела меня в космос много сотен лет назад. Подумай об этом, Чеглок из Вафтинга! Мы пройдем сквозь барьер и войдем в разум Шанса! И там мы сможем отменить победу нормалов, раскрутить обратно действие вируса Уничтожения, отмстить моим предателям-отпрыскам…

Кто такие «мы»? – перебивает Чеглок.

Ты понесешь меня в себе, виртуализованного.

Я тоже там буду, Чег. Мы…

Удивленное «ах!» – и Полярис исчезает. Не только ее вирт, но и стоящая за ним сущность, Ахронос Изначальный – оба они тихо и внезапно прекращают существование.

Пол?!

Чеглок расправляет серебряные крылья, но вместо того чтобы замедлить спуск, от этого движения он теряет контроль над телом и летит вниз кувырком. Барьер мелькает перед ним, невозможно гигантский и чуждый в этих всплесках цвета, хроматическое море, где не видно ни системы, ни порядка, а только бушующий хаос. Потом, повернутый в другую сторону в этом быстром падении кувырком, он видит за собой совсем иную бурю: темная туча в виде несущегося галопом вороного, как ночь, жеребца и черного всадника, который нахлестывает коня яростными ударами злобной желтой молнии. Но как ни огромен этот преследователь, он – ничто по сравнению с исполинским барьером. И все же с каждым оборотом он ближе, больше, нагоняет с невероятной быстротой, и уже видно, что конь – это химера, сшитая из орды виртов и виртят, и все они дергаются, но их будто держит на месте какая-то безжалостная сила или чья-то воля. Слышны крики боли, проклятия, мольбы о пощаде. И черный всадник на страшном клубящемся коне – тоже объединение виртов: их двенадцать, самых больших.

Орбитальные.

Над головой всадника сияет корона из серебристо-синих молний, и в голове Чеглока раздается громоподобный голос:

ВЕРНИСЬ. ДАЛЬНЕЙШИЙ ПУТЬ ЗАПРЕЩЕН. ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.