плитки, по которым она прыгает, расположены буквой «Г», как ходит шахматный конь.

Сноп пшеницы.

Отягощенная гроздями виноградная лоза.

Лира.

Лук.

Круглый щит, украшенный ликом чудовища.

Сердце, пронзенное стрелой.

Молот.

Копье.

Кузнечный горн.

Полярис останавливается, тяжело дыша. Остается последняя темная дверь. Чеглок замечает, что последний скачок тельпицы приводит ее на ту плитку, с которой она начала.

– Это ведь не просто убежище, Пол? – спрашивает Моряна.

– Это нексус, – отвечает Полярис. – Место, где сходятся отдельные пряди медианета. Можете себе представить его как узел в Сети. Нексус – место огромной силы, столь великой, что здесь грань между реальным и виртуальным перестает существовать.

– Это как виртуализация? – уточняет Чеглок.

Она качает головой:

– Виртуализация переводит тебя в Сеть, погружает в виртуальный мир. Но в физическом мире не меняется ничего. В нексусе виртуальность хлещет из берегов, и Сеть выплескивается в физический мир.

– То есть вот это все – иллюзия?

– Если иллюзия имеет субстанцию, остается ли она иллюзией? Та пыль, что ты поднял, Чег, – это всё селкомы, миллиарды селкомов, и каждый – крошечная фабрика, готовая собирать или разбирать атомы и молекулы, строя что угодно и кого угодно. Только ждет инструкций, так сказать, свыше. Сейчас эта пыль рассеяна. И куда ты думаешь, она девалась? – Полярис широко распахивает руки. – В воздух, в землю… В нас.

– Шанс! – потрясенно говорит Халцедон.

Вспоминая тот беглый взгляд, что позволил ему Мицар бросить на медианет, Чеглок вздрагивает, представляя себе, что сейчас видит Полярис, глядя на них и в них. Без сомнения, думает он, как было и с ним, она видит то, что Мицар позволяет ей видеть, ни больше ни меньше. Ему снова хочется, чтобы Невидимый прервал свое молчание и заговорил с ним, пусть хоть слово скажет. Где-то в глубине души ему не хватает Мицара, несмотря на грубую и мерзкую натуру этого тельпа. На какое-то время Мицар ужасающе и восхитительно расширил его восприятие мира, и сейчас, когда оно сузилось до нормального, Чеглок чувствует себя оставленным и уменьшившимся. Но его ли это чувства, или же они – доказательство продолжающейся виртуализации, господства Мицара, который по-прежнему действует под поверхностью его сознания?

– Вот почему Коллегия организовала убежище здесь и в других нексусах в Пустыне, – продолжает Полярис. – Вооружившись нужными паролями, тельп даже такого низкого уровня, как я, может войти в систему безопасности столь изощренную, что сам Плюрибус Унум в нее не проникнет. И вот почему здесь нам ничего не грозит.

С этими словами она прыгает, как предугадал Чеглок, на ту самую плитку, с которой начала. На последней двери загорается зигзаг молнии.

Земля вздрагивает. Чеглок цепляется за Моряну, чтобы не упасть.

– Не надо так на меня смотреть! – кричит Халцедон. – Это не я!

– Все под контролем, – заявляет Полярис, легко прыгая с последней плитки обратно к ним. Черный полукруг, на котором они стоят, начинает погружаться. – Поехали вниз!

– Могла предупредить, – бурчит Халцедон.

Она скалится во весь рот:

– И испортить сюрприз?

В свете люмена скользят вверх ровные серые стены. Погружение идет глубоко и быстро. Чеглок уже не видит того зала, откуда они спускаются, а включив псионику, не обнаруживает отверстия: очевидно, пол снова закрылся за ними. Потом от ног к голове поднимается какое-то покалывание, и внезапно дышащие щупальца его силы отрезаются.

– Гасящее поле, – комментирует Полярис, и тут платформа, замедляя ход, плавно останавливается. В стене появляется зеленая светящаяся кнопка. Чеглок тянется к ней, но не успевает нажать, как Полярис перехватывает его руку.

– Хочешь, чтобы нас всех убило?

– Извини. Я подумал…

– Добраться так далеко, и здесь… – Она, потрясенная, проводит рукой по торчащим черным прядям своих волос. – Я разве не говорила ничего не трогать?

– Я же извинился.

– В общем, так: держи свои шаловливые ручки при себе. К остальным тоже относится. А теперь пошли.

Повернувшись к кнопке спиной, она шагает мимо Чеглока и Моряны к сплошной стене. Или не сплошной: стена поглощает Полярис, даже не зарябив.

Халцедон – это Чеглоку кажется, или действительно он как-то деревянно движется? – перехватывает поудобнее Феникса и проламывается следом.

Чеглок хочет шагнуть за ним, но Моряна снова берет его за руку и останавливает.

– Послушай, если у меня не получится спасительный бросок…

– Получится, – говорит он, пытаясь придать своему голосу большую убежденность, чем чувствует сам. – У всех у нас получится.

– Но если каприз Шанса решит иное, – продолжает она, глядя на него бездонными глазами, где содержится ответ на все вопросы, все сомнения, все тайны… если бы только глядеть в них достаточно долго, заглянуть достаточно глубоко… – Я хотела сказать тебе: как бы всё ни обернулось, я люблю тебя, Чег.

– Я знаю.

– Знаешь? Интересно…

– Хорошо, не знаю.

– Я – русла, Чег. Я знаю, как действую на мьютов других рас. Нас любят, да, но нас и боятся. Для вас, всех остальных, мы экзотичны и потому желанны. И все же нас презирают, считают, что мы хладнокровно играем сердцами, как тельпы – умами.

– Я не считаю, что ты манипулируешь мной, если ты об этом.

– Но это так и есть, Чег, неужто ты не понимаешь? Потому что это часть моей натуры. Меня тянуло к тебе – и я притянула тебя ко мне. Нет, не сознательно, как тельп, виртуализующий мьюта против его воли. Мы, руслы, не более способны управлять чужими чувствами, чем собственным хроматизмом. Это спонтанно, инстинктивно. Но каждый, кто видит эти цвета, поддается их очарованию, хочет он того или нет.

– Я все это знаю, – говорит Чеглок. – Меня учили распознавать гипноз хроматизма руслов и противостоять ему. Я с тобой, потому что так мне хочется.

– Да, но почему я с тобой? Вот о чем ты думаешь на самом деле, я угадала? После всех этих месяцев.

Чеглок ненавидит себя за то, что слушал Мицара, но уже поздно, он не может забыть слова Невидимого. И дело даже не столько в том, что Моряна может оказаться шпионкой. Разумом он допускает такую возможность, хотя в сердце своем уже снял с нее обвинение. И, что бы она сама ни думала, здесь ни при чем, что она русла и будто бы им играла, заставив его полюбить себя. Нет, грызет его другое: это Мицар мог манипулировать ею для каких-то своекорыстных целей. То, что она его выбрала, не было ее свободной волей, и чувства ее к нему ложные – во всяком случае, не подлинные. Он говорит себе, что это не должно быть важно – но не может себя убедить. Даже если Моряна искренне его любит, или точнее, искренне верит, что любит, как может он принять эту любовь, зная, что она отравлена незаметной виртуализацией?