лопались слишком быстро. Капилляры в волос толщиной соединяют артерии и вены, и эта ветвистая сеть — тайнопись нашего желания. Ты вспыхивала, когда тебя охватывала страсть. Тогда мы знали, что делаем, и тела наши сплетались в заговоре наслаждения.
Мои нервные окончания быстро реагировали на любые изменения температуры твоей кожи. Больше нет грубого рычага горячо/холодно — я буду стараться поймать тот момент, когда кожа твоя застывает. Признаки страсти: от нее исходит жар, учащается и углубляется сердцебиение. Я знаю, что твои кровеносные сосуды разбухают, а поры расширяются. Иногда ты чихаешь четыре или пять раз подряд, как кошка. Этакая обыкновенная вещь, происходящая миллион раз на дню по всему свету. Обыкновенное чудо, когда твое тело реагирует на мои прикосновения. И все же мне каждый раз было трудно в это поверить. Это было невероятно, просто необъяснимо, почему ты хотела именно меня.
Я живу воспоминаниями, как внезапно обнищавший богач. Сижу в этом кресле у огня, поглаживая кота и неся вслух какую-то околесицу. Медицинский справочник упал на пол. Для меня это книга волшебных заклинаний. Кожа, говорится в ней. Кожа.
Твоя была молочно-белой, свежей, такой, что ее можно было пить. Неужто она выцветет и яркость ее погаснет? Неужели разбухнут твои шея и селезенка? Неужели четкие очертания твоего желудка исказятся от бесплодного бремени? Возможно, так и будет, и твой портрет, который я храню как зеницу ока, окажется лишь плохой репродукцией. Возможно, так будет, но если ты разрушишься, я тоже сломаюсь.
СКЕЛЕТ
Не могу думать об изгибах твоих ключиц, как о костяном гребне, я думаю о них в музыкальном ключе. Ключ, клавиша, клавикорд. Клавикорд был первым клавишным инструментом. Твоя ключица — одновременно и ключ, и клавиша. Если я погружу пальцы в тайное углубление позади кости, то они нащупают мягкую раковину, как у краба. Я найду просвет между пружинами мышц и смогу надавить на горловые связки. Кость бежит идеальной гаммой от грудины до лопатки, точно выточенная на токарном станке. Почему у тебя она — как у балерины?
У тебя было декольтированное платье, что подчеркивало очертания твоих грудей. Наверное, обращать внимание стоило на ложбинку между ними, но мне захотелось подцепить большими и указательными пальцами твои ключицы, а остальные пальцы сомкнуть на твоей шее. Ты спросила, уж не собираюсь ли я тебя таким образом придушить. А мне хотелось лишь проверить, подходит ли мой ключ к тебе, уложится ли моя кость в выемку.
Конечно, это была игра — притирать кость к кости. Раньше мне казалось, что сексуальная притягательность основана на различии, но у нас с тобой так много общего.
Кость от кости моей. Плоть от плоти моей. Чтобы вспомнить тебя, мне достаточно дотронуться до себя. Вот где была ты — здесь и здесь. Память прикосновений проскакивает в те двери, которые мой разум пытается запереть. Скелет ключа от комнаты Синей бороды. Тот проклятый ключ крови, что отпирает боль. Разум говорит — забыть, тело воет от боли. Косточки твоих ключиц растравляют меня. Ты была во мне — вот здесь и здесь.
Твои лопатки вздрагивают, как лопасти, но никто не подозревает, что на твоих плечах есть крылья. Пока ты лежала на животе, мне удавалось сглаживать острые углы твоего полета. Ты была пусть падшим, но ангелом; легкое тело стрекозы и сверкающие бликами на солнце золотые крылья.
Если я не проявлю осторожность, ты покинешь меня. Если слишком резко проведу ладонью по лопатке, на ладони останется кровь. То будут стигматы моей самонадеянности, и рана не затянется, если я начну принимать тебя как должное.
Пригвозди меня к себе. Я буду скакать на тебе ночным кошмаром. Ты крылатый Пегас, которого невозможно оседлать. Рвись изо всех сил подо мной. Я хочу видеть, как напрягаются и тянутся твои мышцы, эти невинные треугольники плоти, в которых таится такая сила. Не становись на дыбы, являя мне всю мощь. Я страшусь тебя в постели, когда касаюсь тебя своей рукой и чувствую, как против меня обращаются сдвоенные лезвия. Ты спишь ко мне спиной, чтобы мне ты была понятна вся целиком. Мне довольно этого.
Среди видений, что меня посещали перед сном и поутру, наиболее часто повторялось твое лицо. Твое лицо, зеркально-гладкое и зеркально-ясное. Оно озарялось луной, серебрилось холодным отражением, твое лицо во всей его тайне являло мне меня.
Я вырезаю твое лицо во льду замерзшего пруда. Оно больше меня по размеру, твой рот наполняется подтаявшей водой. Падает снег, а я прижимаю тебя к груди, и контур твоего лица врезается мне в куртку. Я касаюсь губами твоей замерзшей щеки, ты обжигаешь меня. Кожа на губе рвется, и рот наполняется кровью. Чем теснее я прижимаюсь к тебе, тем быстрее ты таешь. Я держу тебя крепче, чем сама смерть. Смерть будет медленно срывать покровы твоего тела, пока не обнажится клеть костей, что скрываются под ним.
Кожа, пожелтевшая как известняк, опадет, открывая мраморные прожилки вен. Бледные и полупрозрачные, они отвердеют и станут холодными. Кости пожелтеют, как звериные клыки.
Твое лицо пронзает меня. Меня пробивает насквозь, и в эти отверстия я вгоняю занозы надежды, но надежда не исцеляет меня. Наверное, мне следует забить глаза забытьем — те глаза, что уже слезятся от множества взглядов? Лобная кость, нёбные кости, носовые кости, верхняя челюсть, нижняя челюсть…
Эти слова — мой щит, они — мои покровы, это слова, что ничем не напоминают твое лицо.
ОРГАНЫ ЧУВСТВ
Звуковые волны распространяются со скоростью 335 метров в секунду. Это примерно одна пятая мили, а Луиза, возможно, от меня — на расстоянии двух сотен миль. Если я крикну, она сможет меня услышать примерно через семнадцать минут или около того. Также нужно сделать поправку на непредвиденные обстоятельства: вдруг она сейчас плавает под водой.
Я зову Луизу со ступенек крыльца, зная, что она не может меня услышать. Я вою в поле на луну, как это делают звери в зоопарке, надеясь, что кто-то отзовется. Зоопарк ночью — унылое место. За оградой своих клеток, вдали от скальпелей взглядов, звери плачут и воют. Каждая особь — со своим биологическим видом, они все инстинктивно знают, кто они есть. Они бы предпочли стать хищниками или даже добычей где-нибудь вдали от чуждой им безопасности. Их слух, гораздо более чуткий, чем у их сторожей, различает мельчайшие звуки: шум отъезжающего автомобиля, последние заказы на вынос перед закрытием закусочной. Все звуки людской тревоги. А не слышно им шума ветра в мелколесье, потрескивания костра. Звуков охоты. Рокота реки, заглушающего прерывистые кричи. Они навостряют уши, пока те не станут в охотничью стойку, но звуки, которые они так жаждут услышать, слишком далеки от них.
Как хотелось бы мне услышать опять твой голос.
Запах моей любимой до сих стоит у меня в ноздрях. Дрожжевой запах ее лона. Богатый ферментами запах поднимающегося теста. Моя любимая — ручная куропатка. Я зайду в ее низенький курятник, и она накормит меня. Стоит ей не помыться три дня, и запах уже кружит ей голову. Юбки относит прочь от тела ее, аромат — что обруч на бедрах.
Еще за входной дверью мой нос начинает подергиваться, я чувствую, как она идет ко мне по коридору. Она как флакон, благоухающий сандаловым деревом и хмелем, флакон, что я мечтаю откупорить.
