просвирника. Правда, предстояло еще перепрыгнуть через полуразвалившуюся каменную ограду, но Пруденс великолепно брала и гораздо более сложные препятствия. На ограде росли примулы, и их желтые лепестки трепетали на ветру, как бабочки. Она обязательно выиграет… И тут Джессалин поняла, что хочет совсем не этого.

Она хотела только одного – чтобы он ее поцеловал. Значит, скачку надо проиграть.

Устроить это было совсем несложно – жокеи так поступают сплошь и рядом. И Джессалин выполнила их простой трюк перед самой оградой, она натянула поводья, и Пруденс, которой не дали вытянуть шею, не сумела сделать чистый прыжок и тяжело приземлилась на все четыре ноги. Кобыла же Трелони легко перелетела через ограду, опередив Пруденс на целых три корпуса.

Лейтенант Трелони спешился и ждал ее под самым большим из вязов. Джессалин спрыгнула с лошади у самой воды.

Вдруг Трелони раздраженно хлестнул по голенищу. От неожиданности Джессалин подпрыгнула, а из камышей выпорхнула испуганная галка. Широкие листья вяза отбрасывали неровные тени налицо лейтенанта. Джессалин не решилась посмотреть ему в глаза.

Она сделала шаг к воде, но сильная рука намертво сжала ее локоть. Отбросив хлыст, Трелони резко развернул ее к себе и прижал спиной к стволу дерева и наклонился к самому ее лицу. Джессалин видела, как раздуваются его ноздри, чувствовала исходящий от него запах лошадиного пота, кожи и с трудом сдерживаемой ярости.

– Ах ты, маленькая мошенница! – сказал он.

Джессалин дернулась, но хватка лейтенанта была железной. Он прижимал ее к дереву всем своим весом. Его грудь прижималась к ее груди, живот к животу, бедра – к бедрам. Джессалин стало страшно. Она глубоко втянула в себя воздух.

– Какие гадости вы говорите! – попыталась она защититься. – Я понятия не имею, что вы имеете в виду.

– Прекрасно понимаешь. Ты специально поддалась мне, и мы оба знаем, почему. Ну что ж, мисс Летти… – Его губы почти касались ее губ. – Сейчас вы получите то, чего добивались. И вам это совсем не понравится.

Джессалин подумала: «Сейчас он меня поцелует».

– Ну почему же? Может быть… – Договорить она не успела, потому что его губы закрыли ей рот.

Он целовал ее намеренно грубо, сильно надавив языком, заставил ее губы раскрыться, и Джессалин, уже по-настоящему испугавшись, снова дернулась, издав жалкий, мяукающий звук. В ответ его рука лишь крепче обхватила ее затылок. Его рот терзал ее губы, и Джессалин вцепилась в воротник его куртки, потому что ноги не держали ее, словно из них высосали все кости. Она судорожно пыталась вдохнуть, ее ноздри широко раздувались. В ушах бешено пульсировала кровь.

Он резко прервал поцелуй, оторвав свои губы от ее. Но его рука по-прежнему сжимала ее затылок, больно стягивая волосы. Горячее дыхание обжигало лицо Джессалин. Губы распухли и болели. Она провела по ним языком и почувствовала вкус его губ.

– Вы… вы не слишком-то приятный человек.

– Я никогда на это и не претендовал. – Он выпустил наконец ее волосы и провел большим пальцем по ее распухшим губам. – Вы, мисс Летти, целуетесь так, будто никогда раньше не целовались.

– Неправда! Я уже целовалась.

Он рассмеялся, и Джессалин показалось, что она его ненавидит.

– То, что вы делали с Кларенсом Титвеллом на ярмарке, это не поцелуй.

Он был прав – то мимолетное соприкосновение губ нельзя было назвать поцелуем. Поцелуй – это когда у тебя слабеют колени, а все внутри дрожит от какого-то невероятного, почти непереносимого возбуждения. Поцелуй – это когда сердце падает куда-то вниз и замирает от страха и блаженства.

Трелони ослабил хватку. Джессалин высвободилась и на нетвердых ногах подошла к Пруденс, с трудом соображая, что делает. Губы болели, а внутри поселилось какое-то странное ощущение голода и пустоты.

Джессалин постаралась заговорить как можно небрежнее, и вроде бы ей это удалось.

– Если вы закончили преподавать мне урок, надо бы заняться лошадьми. Они очень вспотели.

Вдвоем они подошли к тенистому берегу, ведя лошадей под уздцы. Пруд когда-то назвали Кларетовым, потому что в питавшие его ручьи стекала ржаво-коричневая вода, которой промывали оловянную руду. Однако все рудники давно были заброшены, и теперь пруд стал серым и безжизненным, как тусклая оловянная тарелка. В небе клубились облака, но ветер был теплым. В воздухе пахло летом – пылью, сухой травой и долгими, наполненными солнцем днями.

Щеки Джессалин по-прежнему горели, и ей очень хотелось, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Ей казалось, что он поцеловал ее так, как мужчина целует женщину, которую желает, – грубым, голодным, неистовым поцелуем. Воспоминание о нем еще горело у нее на губах.

– Знаете, лейтенант, что я думаю? – сказала Джессалин, стремясь положить конец гнетущему молчанию. – Мне кажется, вы так разозлились только потому, что поняли, что я, обычная женщина, могу вас победить. Естественно, это нанесло болезненный удар по вашей мужской гордости.

Губы Трелони скривились в улыбке.

– Так вот почему моя мужская гордость в последнее время что-то неважно себя чувствует. А я-то чуть было не нанес ей дополнительный урон, признав, что вы неплохо сидите в седле. Для обычной женщины, конечно.

Джессалин решила, что может расценивать эти слова как своеобразный комплимент. Ведь она и правда была великолепной наездницей.

– Должна отметить, лейтенант, что спорить с вами – самое неблагодарное занятие на свете. Но я все- таки рискну, – сказала она и, повернувшись к Трелони, ослепительно улыбнулась. – Спорим, что вы не сможете повторить то, что я сейчас сделаю?

– Как? Еще одно пари? Вот уж верно говорят, что битому неймется.

Джессалин рассмеялась в ответ – в ее глазах прыгали веселые чертики. Прислонившись спиной к стволу, она стащила с ног сапоги и дернула за вожжи. Пруденс, увлеченная поеданием тростника, неохотно подошла. Джессалин сняла с нее седло и уздечку, после чего ловким шлепком послала ее вскачь прочь от пруда в поле, поросшее травой и кустарником. В несколько прыжков она догнала лошадь, подпрыгнула, высоко подняв правую ногу, и взлетела ей на спину.

Трелони зааплодировал, но Джессалин лишь усмехнулась – это было только начало. Пустив Пруденс легким галопом, она сделала глубокий вдох, стараясь как можно лучше почувствовать ритм бега лошади, слиться с ним. О человеке, который наблюдал за ней, она старалась не думать, ведь произвести на него впечатление ей удастся, только если все пройдет гладко. И все же он был здесь, краем глаза она видела его высокий и темный силуэт на фоне яркой зелени. Глядя на него, она вспомнила о цыганском пареньке, с которым они были неразлучны прошлым летом. Именно он научил ее этим цирковым трюкам. Его табор стоял в сосновой роще, неподалеку от рыбацкой деревушки Маусхоул, и Джессалин приходила туда почти каждое утро. Однажды, когда он показывал ей «Мельницу», его рука случайно коснулась ее груди. Потом еще раз, но уже не случайно. И Джессалин позволила ему. Всю следующую ночь она провела на коленях, молясь Богу, в полной уверенности, что теперь ее душе вечно гореть в аду. Но еще сильнее она боялась, что о ее смертном грехе узнает бабушка и тогда пострадает ее бренное тело. И тем не менее на следующее утро Джессалин побежала в рощу, будучи не в силах отказаться от очередного урока верховой езды. Но в роще никого не оказалось. Табор перекочевал.

Одним из самых впечатляющих трюков, которым научил ее цыганенок, был кувырок из положения стоя. Джессалин, правда, сомневалась, стоит ли пытаться его выполнить – ведь она не тренировалась уже несколько недель. Но, вспомнив слова бабушки о том, что кто не рискует, тот не выигрывает, она все-таки решилась.

Упираясь в холку Пруденс, она выбросила ноги вперед и, получив нужный размах, уже в следующую секунду стояла на спине лошади на коленях. Выпрямившись, она, балансируя руками, приняла максимально устойчивое положение и почти сразу же, чтобы не передумать, резким движением вскочила на ноги. Затем Джессалин чуть расслабила колени, чтобы не подпрыгивать при каждом шаге лошади. Теперь она стояла на спине лошади в полный рост, земля летела где-то далеко-далеко внизу. Ветер свистел в ушах и развевал