— Ну что за прекрасный человек! — умилилась Барбара, спускаясь по лестнице. — Адриан, голубчик, мы в самом деле поедем в деревню! Тебе хочется поехать за город?

— А где это? — решил уточнить мальчик.

— Ну… ну, там нет улиц, там поля и коровки, — восторженно ответила Барбара.

— Я не люблю коровок, — холодно сообщил Адриан.

— Наверное, ты их и не увидишь, — вмешался Лайонел. — Похоже, нам повезло, Барбара.

— И еще как!

— Можно, я возьму с собой новый поезд? — спросил — Адриан. И под хор заверений, что он возьмет с собой все, что захочет, семья Рекстоу вышла на улицу в теплый июньский вечер.

Архидиакон вернулся в свой приход на следующее утро с твердым намерением перед отпуском привести дела в порядок. И действительно, час-другой он провел у себя в кабинете, но потом вдруг вышел из дома и неприметной тропинкой добрался до старинной церквушки в романском стиле. Ему не давала покоя статья сэра Джайлса о Граале, стоявшем якобы в полной безвестности в ризнице его церкви. Всю жизнь архидиакон слыл крайне уравновешенным человеком. Когда-то в юности, в дни бурской войны, он помог друзьям сорвать вербовочное собрание, но и тогда он не позволил эмоциям взять верх над собой. Вот и сейчас он шагал по тропинке, уступая скорее настойчивости ученого, чем собственным желаниям.

Обычно церковь не закрывалась с заутрени до сумерек, и никто не мешал служке заниматься розами. Немногочисленным прихожанам в этот час нечего было делать в церкви, а чужаки в Фардле, стоявшем в стороне от дороги, появлялись редко. Строго говоря, церковь находилась не в самом Фардле — до ближайших домов надо было пройти с четверть мили, а до главной деревенской улицы еще столько же. Вместе со станцией железной дороги деревня и церковь образовывали что-то вроде равностороннего треугольника, а напротив, таким же треугольником, располагалась усадьба сэра Джона Горация Сайкс- Мартиндейла. Издавна звалась она Калли, и это короткое ласковое имя неизменно радовало архидиакона, оставляя, видимо, равнодушным хозяина. Архитектура господского дома не давала возможности отождествить его с каким-либо периодом или стилем. Второй вершиной треугольника был как раз тот пустующий коттедж, о котором говорил Лайонелу Грегори Персиммонс.

Архидиакон вошел в церковь и сразу прошел в ризницу. Открыв древний сундук, в котором хранилась церковная утварь, он достал старый потир и поставил его на алтарь.

Да, сосуд был стар, об этом говорила и простая, строгая форма, и отсутствие украшений. Перед архидиаконом стояла чаша глубиной не более шести дюймов. Ее высота вместе с изящной подставкой составляла дюймов пятнадцать-шестнадцать. На внешней поверхности нельзя было различить ни орнамента, ни признаков надписи, только по краю шла неширокая полоса. Старое серебро кое-где чернело выщерблинками, но в целом потир казался вполне пригодным для службы. До того, как прискорбный случай подвиг леди Сайкс-Мартиндейл одарить церковь новым золотым потиром, старый часто стоял на этом же месте, но архидиакону никогда не приходило в голову разглядывать его столь внимательно.

А что? — думал он. Оказалось, что аргументы автора статьи подзабылись, и архидиакон не мог в точности припомнить, как же именно Грааль проделал путь от Иерусалима до Фардля. Правда, доказательства сэра Джайлса, строго говоря, доказательствами не являлись. Здесь — предание, там — полузабытый обряд, несколько печатных строк, а то и неопубликованная рукопись, обрывок древнего гобелена или остатки резьбы в какой-нибудь башне… Утверждать что-либо, основываясь на таких фактах, мог лишь человек с богатой фантазией. Но хоть сам архидиакон не склонен был придавать особого значения знаменитому сосуду, он прекрасно представлял, какое множество людей отнесется к потиру совершенно иначе, окажись в рассуждениях сэра Джайлса хоть доля истины. Ну хорошо, допустим, это Грааль, рассуждал священник. Что же они намерены с ним делать? Слава богу, потир в руках церкви, и даже духовные власти не смогут распоряжаться им, как заблагорассудится. Например, продать какому-нибудь миллионеру. А собственно, что я имею против такой продажи, спросил себя архидиакон.

Этим вопросом он задался, уже убирая потир на место. В поисках ответа он помедлил, но в конце концов запер сундук и вернулся в алтарь со своей находкой.

— О Господи Пресветлый, — произнес он вполголоса, — позволь мне хранить сосуд Твой ради любви к Тебе!

Если Ты и впрямь держал его в Своих руках, дозволь и мне брать его в руки. А если Ты не касался его, позволь мне хранить его ради Тебя и ради того, истинного сосуда.

Архидиакон улыбнулся, взял потир и отнес домой.

Поднявшись наверх, в свою уютную спальню, он открыл еще одну дверь и оказался в маленькой комнатушке. Стол, два стула и аналой составляли всю ее мебель. На одной стене висело распятие, да на полке в углу стояло несколько книг. В окно виднелась церковь. Архидиакон поставил потир на стол, две-три минуты созерцал его и, пробормотав молитву, отправился завтракать.

После завтрака он немножко погулял в саду. Его сменщик должен был появиться только завтра. Архидиакон терпеть не мог этого клирика, вечно нуждавшегося в деньгах и потому бравшегося за любую временную работу. Мысль о том, что этот сутулый зануда будет сидеть в его кресле и спать на его кровати, не на шутку мучила архидиакона. Ему не хотелось думать, что такие приятные и совершенные вещи поневоле будут служить такому пустому человеку. Он протянул руку и со вздохом коснулся расцветающей розы. «Кажется, я становлюсь сентиментальным, — подумал он. — Откуда мне знать, чего хотят мои кровать и кресло? Может, они согласны со мной, а может, и нет. Их жизнь сокрыта в Боге и мне неведома».

— Благодарение Богу богов, — начал он напевно, — ибо извечна милость Его…

— Мистер Давенант? — произнес чей-то голос за его спиной.

Вздрогнув от неожиданности, архидиакон обернулся.

Пожилой человек огромного роста заглядывал в сад поверх калитки. Где-то он его видел…

— Д-да, — с легкой запинкой ответил архидиакон. — Давенант — это я.

— Прошу прощения, — проговорил незнакомец, — Мне, конечно, надо было сказать «мистер архидиакон». Это я с непривычки, оговорился.

— Ничего, ничего, — успокоил его архидиакон. — Вы ко мне? Заходите. — Он распахнул калитку и пропустил посетителя.

Войдя, тот представился.

— Персиммонс. Грегори Персиммонс, с вашего позволения. Я недавно купил Калли, так что мы теперь соседи. Из разговоров в деревне я понял, что вы собрались в отпуск, вот и решил поторопиться с визитом. Вы уж извините…

— Право, не стоит, — пробормотал архидиакон. — Хотите пройти в дом, или присядем вот здесь? — он показал на садовую скамейку среди цветов.

— Здесь, пожалуй, даже лучше, — решил Персиммонс. — Благодарю вас. — Он достал сигарету. — Я ведь пришел с просьбой, — продолжил он. — Правда, прошу я за другого, а платить буду сам.

Архидиакон растерянно поправил очки и приготовился слушать. Тон последней фразы задел его. Фамилия «Персиммонс» вызвала в памяти визит в издательство, и теперь он был почти уверен, что слышал голос этого человека, когда уходил от Морнингтона. Он давал кому-то советы по воспитанию детей.

— Я знаю одного священника, — говорил между тем Персиммонс, — которому для новой миссионерской церкви очень нужна всякая алтарная утварь, сосуды там и прочее. Я поговорил кое с кем в деревне — представляете, бакалейщик оказался вашим ревностным прихожанином, попался даже один хорист, — мне ведь теперь жить здесь, вот я и решил поговорить с народом, и кое-что выяснил. Если я ошибаюсь, поправьте меня.

Кажется, у вас есть лишний потир, и он лежит без дела. Леди Сайкс-Мартиндейл подарила вашей церкви новый потир для службы, она говорила мне, вот я и подумал, не купить ли мне у вас старый для моего приятеля? За разумную цену, разумеется…

— Да, да, понимаю, — поспешил остановить его архидиакон. — Но позвольте и мне вопрос, мистер Персиммонс. Вам не кажется, что новой церкви больше соответствует новый потир, нежели… э-э… подержанный? — В его улыбке, обращенной к собеседнику, проскользнуло едва заметное осуждение, в Душе же священник чисто и светло улыбнулся Христу.