подталкивают ее к креслу, она уступает и садится.

БЛАНШ. Кажется, я уже так и слышу запах моря. Проведу весь остаток жизни на море. В море меня настигнет и смерть. Знаете от чего я умру? (Отрывает виноградину.) От того что в один прекрасный день где-нибудь в открытом океане поем немытого винограда. И вот буду умирать… руку мою будет держать молодой, красивый корабельный врач с маленькими светлыми усиками и большими серебряными часами. И все будут говорить: «Бедная, бедная… хинин не помог. Этот немытый виноград препроводил ее душу прямо на небо».

Благовестят соборные колокола.

В море же меня и похоронят; зашьют в чистый чистый белый саван и — за борт… в полуденный час, знойным летом… опустят меня прямо в океан… лазурный…

Благовест.

Как глаза моего первого возлюбленного!

На улице из-за угла дома показались ВРАЧ и НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА; поднимаются по ступенькам крыльца. Сознание чрезвычайности своей миссии так и распирает их обоих, что, несомненно, следует отнести главным образом за счет той наглости от сознания себя на особом положении, которое развивается у людей, состоящих на службе у государства. Врач звонит. Разом замер негромкий говорок за картами.

ЮНИС (шепотом, Стелле). А вот и они, наверно.

Стелла обоими кулаками зажала себе рот.

БЛАНШ (медленно поднимаясь). В чем дело?

ЮНИС (с деланной небрежностью). С вашего позволения, отлучусь на минутку — взгляну только, кто там.

СТЕЛЛА. Да, да.

Юнис идет на кухню.

БЛАНШ (нервно). Интересно, не за мной ли.

У входной двери идет тихий разговор шепотом.

ЮНИС (возвращается, весело). Там кто-то пришел за Бланш.

БЛАНШ. За мной! (Испуганно переводит взгляд с одной на другую, с опаской поглядывает на портьеры.)

Еле слышно зазвучала полечка.

Это тот джентльмен из Далласа, которого я поджидала?

ЮНИС. По-моему, он самый, Бланш.

БЛАНШ. Я не совсем готова.

СТЕЛЛА. Попросите его подождать на крыльце.

БЛАНШ. Я… (Скрывается за портьерой.)

Негромко застучали барабаны.

СТЕЛЛА. Все уложено?

БЛАНШ. А серебряный туалетный прибор… забыли.

СТЕЛЛА. Ах, да!

ЮНИС (возвращается). Они ждут у дома.

БЛАНШ. Они? Что значит — «они»?

ЮНИС. Да ведь с ним еще дама.

БЛАНШ. Ума не приложу, что там еще с ним за «дама»? Как она хоть одета?

ЮНИС. Ну, как… очень просто… как им положено.

БЛАНШ. Скорее всего, это… (От волнения ей не хватает голоса.)

СТЕЛЛА. Так что ж, Бланш, пошли?

БЛАНШ. Нам придется через ту комнату?

СТЕЛЛА. Я буду рядом.

БЛАНШ. Как я сейчас?

СТЕЛЛА. Прелестна.

ЮНИС (как эхо). Прелестна!

Бланш робко подходит к портьерам. Юнис распахнула их в передней.

БЛАНШ (вступает в кухню). Не вставайте, пожалуйста. Мне только пройти. (Быстрым шагом прошла через кухню к выходу.)

Стелла и Юнис — ни на шаг от нее. Картежники неловко поднялись из-за стола… все, кроме Митча, который остается сидеть, не поднимая глаз. Бланш уже на улице. Остановилась как вкопанная — дух захватило.

ВРАЧ. Здравствуйте.

БЛАНШ. Я совеем не вас ждала. (И вдруг ахнула, кинулась назад, на крыльцо.)

Путь ей преградила ставшая перед дверью Стелла.

(Испуганно шепчет Стелле.) Это не Шеп Хантли.

Где-то далеко-далеко звучит полька.

Стелла пристально смотрит на Бланш. Юнис взяла ее под руку. Молчание; слышно только, как твердой, уверенной рукой тасует карты Стэнли. Бланш, затаив дыхание, проскользнула в квартиру. Входит со странной, загадочной улыбкой, глаза широко открыты, ярко блестят.

Стелла, пропустив сестру мимо себя, закрывает глаза, крепко сцепила руки. Юнис, успокаивая, приобняла ее, затем поднимается к себе, на верхний этаж.

Бланш, войдя, замирает в дверях. Митч по-прежнему сидит, не поднимая глаз, руки на столе. Остальные мужчины с любопытством рассматривают ее. Наконец она направилась в спальню, стараясь обойти стол подальше. Стэнли отодвинул стул и встает с явным намерением заступить ей дорогу. Надзирательница идет за Бланш по пятам.

СТЭНЛИ. Забыли что-нибудь?

БЛАНШ (агрессивно, почти выкрикивая). Да!.. Да вот… Забыла!.. Что-то забыла! (Ринулась мимо него в спальню.)

Зловещие тени и отблески причудливой формы снова заплясали по стенам. И снова просачивается полечка — мотив ее звучит фальшиво, и в этом его подчеркнуто намеренном искажении есть что-то издевательски страшное; польке подвывают, подтягивают на все лады жуткие, нечеловеческие крики — снова джунгли подают свой голос. Бланш стоит, загородившись стулом, готовая к защите.

СТЭНЛИ. Вы бы вошли, док, что ли, а?

ВРАЧ (делая знак надзирательнице). Сестрица, а ну-ка выведите ее.

Надзирательница заходит с одной стороны, Стэнли — с другой. Полное отсутствие женственности в лице и фигуре надзирательницы заставляет даже саму стерильную чистоту ее платья казаться какой-то ненужной, зловеще неуместной.

НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА (голос ее так же оскорбляет слух, так же пугает и так же уныло однообразен, как звон пожарного колокола). Привет, Бланш.

Это приветствие повторяют как эхо, и эхо эха — таинственные голоса за стенами: словно долгое эхо, нарастая и замирая, покатилось волнами по глубокому ущелью.

СТЭНЛИ. Говорит, забыла что-то…

Теперь эхо отзывается угрожающим шепотом.

НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА. Ничего, ничего.

СТЭНЛИ. Что вы забыли, Бланш?

БЛАНШ. Я… я…

НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА. Пустяки, не имеет значения. Захватим потом.

СТЭНЛИ. Ясно! Пошлем с багажом.

БЛАНШ (отступая, в полном смятении). Я же вас не знаю… Не знаю я вас!.. Не хочу… Отпустите меня!.. ну, пожалуйста, пожалуйста…

НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА. Да ну же, Бланш…

ЭХО (на все лады, то приближаясь, то издали). Да ну же, Бланш!.. Да ну же, Бланш!..