Алисия заварила чай. Чашка обожгла ему пальцы, а чай ошпарил язык. Эти простые физические ощущения вернули его к действительности. Он почувствовал необычную новизну, чистое удовлетворение, словно в тот день, когда они с Пако ободрали и заново оштукатурили старый коровник на ферме, а потом как следует побелили, превратив в гладкий белый куб на фоне ландшафта цвета жженой умбры. Фалькон даже сфотографировал его. В нем было что-то от простоты великого произведения искусства.
— С тех пор я никогда не думал об этом, — сказал он. — В своих воспоминаниях я обычно не доходил до удаляющегося стука ее каблуков.
— Теперь вы, конечно, понимаете, Хавьер, что не по вашей вине она не вернулась обратно?
— Это еще вопрос.
— Почему вопрос?
В глубоком раздумье он покачал головой.
— Вы понимаете, что это не ваша вина, — повторила она.
Он кивнул.
— А вам известно, Хавьер, что вы сделали сегодня вечером?
— Наверное, вы бы сказали, что я вновь пережил этот момент прошлого.
— Да, и увидели его в нормальном свете, — подтвердила она. — Вот так и идет процесс. Если мы отталкиваем от себя то, что для нас мучительно, оно нас не покидает. Мы лишь прячемся от него. Вы только что добились первого успеха в самом серьезном расследовании собственной жизни.
Фалькон вернулся на улицу Байлен, чувствуя себя удивительно посвежевшим, как будто от долгого бега он сильно вспотел и с потом из его организма вышли все токсины. Он завел машину в гараж и пошел по безмолвному темному дому во внутренний дворик с его незамутненным зрачком черной поблескивающей воды. Он включил лампу, осветившую ряд галерейных арок и колонн. С трепетом Фалькон вошел в кабинет. Его взгляд скользнул по столу, по разбросанным на нем фотографиям и по портрету матери со всем ее выводком. Он подошел к старому серому картотечному шкафу, отпер его и вынул пухлую коричневую папку с буквой «И» на корешке. Потом сел за письменный стол, полный решимости сделать следующий шаг к избавлению от чувства вины. Он извлек из папки пятнадцать черно-белых снимков, разложил их на столе картинкой вниз и, поймав свое отражение в стекле висевшей на стене картины, спросил себя: «Ну, и насколько же ты обновился?»
Фалькон перевернул первую фотографию. Инес, обнаженная, лежит на животе на шелковой простыне. Она смотрит назад, на него, оперев голову на кулак. Волосы в беспорядке разметаны. Фалькон зажмурился от внезапно прорезавшей его душевной боли. Перевернув следующую фотографию, он открыл глаза. Кадык у него заходил ходуном. Горло сдавило. Инес сидела на постели, откинувшись на подушки, совершенно голая, если не считать шелкового шарфика на плечах. Она смотрела прямо в камеру с откровенным вожделением. Ее бедра были раскинуты, открывая выбритые интимные части. Он стоял за камерой тоже голый. С каким радостным волнением они брили друг друга, хихикая над тем, что у них дрожмя дрожат руки. В этом не было ничего извращенного. Они просто от души веселились. Ему вспомнилось великолепие того дня. Обжигающая жара долгого роскошного полдня, полосы ослепительного света, врывающегося сквозь щели в ставнях и разрезающего тусклый сумрак комнаты, так что они могли видеть друг друга в зеркале. Полная уединенность их двоих в огромном доме, позволившая Фалькону, когда они чересчур разгорячились, поднять Инес с постели и снести на руках по лестнице, в то время как ее бедра тисками сжимали его талию, а пятки сплетенных ног сверху упирались ему в ягодицы. Он шагнул вместе с ней в черное око фонтана и погрузился в прохладную воду.
Воспоминание было настолько невыносимым, что Фалькон убрал фотографии и запер шкаф. Он стоял и смотрел на серое металлическое хранилище своей памяти. Алисия была права. Такие вещи невозможно удержать под замком. Нельзя исступленно командовать ими, раскладывать по полочкам, помещать в папки и надеяться, что они там навеки останутся. Склонность сознания к утечке информации непобедима. Вот почему некоторые отчаявшиеся люди пускают себе пулю в лоб. Единственный способ пресечь такую утечку — это уничтожить источник.
И снова у него в голове замаячил тот неоформившийся вопрос. Фалькон не вполне разделял оптимизм Алисии насчет своих сегоняшних достижений. Он все-таки
Было чуть больше часа ночи, когда он заметил медленно ехавшее такси, которое остановилось на пересечении улиц Сан-Висенте и Альфонсо XII. Из него вылезла Инес, а за ней, расплатившись с водителем, Кальдерон. Похожий на мокрую курицу Фалькон рванул из-под деревьев к стоявшему на площади киоску и спрятался за ним.
Кальдерон взял Инес за руку. Она посмотрела в один конец улицы, потом в другой и обвела взглядом площадь. Они повернулись и пошли по улице Сан-Висенте. Фалькон, пригнувшись, перебежал через площадь и нырнул в тень на противоположной от любовников стороне улицы. Он стал красться за ними под прикрытием автомобилей, припаркованных у края тротуара. Парочка подошла к двери дома. Кальдерон вынул из кармана ключи. Тут Инес обернулась, и ее взгляд упал на Фалькона, застывшего между машиной и стеной здания.
Фалькон, сложившись пополам, кинулся к ближайшему подъезду и вжался спиной в углубление, стараясь слиться с тьмой. Его сердце и легкие готовы были лопнуть, как мешок, в котором бьется дикий зверь. Инес что-то шепнула своему попутчику, и тот скрылся в парадном. Ее каблуки застучали по мостовой и остановились у кромки тротуара почти напротив Фалькона.
— Я знаю, что ты здесь, — сказала она.
Кровь застучала у него в ушах.
— Я уже не в первый раз замечаю тебя, Хавьер.
Он крепко зажмурился, как ребенок, который панически боится, что его обнаружат и накажут.
— Ты преследуешь меня, — продолжала она, — но я не собираюсь этого терпеть. Однажды ты уже испортил мне жизнь, и я не позволю тебе сделать это вторично. Считай это предупреждением. Если я засеку тебя еще раз, я пойду прямо в суд и потребую призвать тебя к порядку. Ты понял? Я унижу тебя, как ты унизил меня.
Острые каблуки зацокали было прочь, но потом опять направились к Фалькону и на сей раз приблизились чуть не вплотную.
— Я ненавижу тебя, — прошипела она. — Ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу. Ты слышишь меня, Хавьер? Сейчас я поднимусь, и Эстебан уложит меня в свою постель. Ты хорошо меня слышишь? Он делает со мной такое, что тебе и во сне не снилось.
Мне разломило поясницу, и я отправился к врачу-испанцу на улицу Севильи, неподалеку от дома Р. Он осмотрел меня, отвел в соседнюю комнату и велел лечь на живот на покрытую простыней скамью. Открылась другая дверь, и он представил меня своей дочери Пилар, которая работает при нем медсестрой. Она принялась втирать мне в поясницу масло, отчего по моим чреслам разлился необычайный жар. Потом она спустилась вниз, к копчику. К концу процедуры меня расперло до неприличия. В ее маленьких руках какая-то магическая сила. Она велела мне являться к ней на процедуры ежедневно в течение недели. Вот если бы все недуги были такими!
После долгих отнекиваний Пилар согласилась попозировать мне для портрета, но в обед прибежал мальчик-слуга сказать, что она прийти не сможет. Ближе к вечеру мне нанес визит Карлос Гальярдо. Это еще один из «собратьев по кисти», но определенно не Антонио Фуэнтес. В нем нет ничего аскетического. Он темная личность. Сильно пьет и делает это, как правило, в баре «Ла Map Чика», где мы и познакомились. Мы покурили вместе гашиш и показали друг другу свои работы, не обмениваясь впечатлениями.
К. явился с марокканским пареньком, тащившим за ним корзинку с покупками, которую они оставили у двери. Мы сидели на низеньких деревянных скамейках в одной из темных прохладных комнат, далеких от пекла внутреннего дворика. Мой мальчик-слуга поставил между нами кальян и набил его смесью табака с
