совсем озверели и уложили бы их всех, если бы не были так измотаны. Лейтенант Мартинес рассказывал нам, что у русских есть политруки, задача которых заключается в том, чтобы поддерживать дисциплину. Они ставят мины позади войск, находящихся на передовой, не давая им, таким образом, отступать. С кем мы здесь сражаемся? Вовсе не с местным населением. Как только мы берем пленных, они делаются такими же покладистыми, как наши собственные солдаты.

1 ноября 1941 года, Ситно

Я имею представление о жаре. Я понимаю, что такое жара. Я видел, что она делает с людьми. Я видел, как люди умирали, выпив воды. Но холод, я понятия не имел о холоде. Ландшафт вокруг нас посуровел. Деревья стали хрупкими от мороза. Земля под присыпавшим ее мелким снегом как железная. Наши сапоги звенят, ступая по ней. Вручную окопаться невозможно. Приходится использовать взрывные устройства. Моча превращается в лед, едва коснувшись земли. А наши русские пленные твердят нам, что это еще не настоящая стужа.

8 ноября 1941 года

Волхов сковало льдом. Трудно поверить, что он промерзнет на метр вглубь и полностью изменит стратегию этой малой войны. Солдаты уже могут переходить через реку по дощатому настилу. Они попробовали таким же образом переправить лошадей, но одна из них оступилась и провалилась под лед. Обезумев, она вырвала поводья у своего конюха, который наблюдал, как насмерть перепуганное животное пытается выкарабкаться. Удивительно, как мало времени потребовалось, чтобы такое крупное животное погибло от холода. Через минуту перестали действовать ее задние ноги. Через две отказали передние. К полудню лед сковал грудь лошади, и она полностью окоченела, хотя в ее глазах все еще теплился смертельный страх. Это был настоящий памятник ужасу. Если бы какой-нибудь безумный мэр заказал нечто подобное даже гениальному скульптору, тот не справился бы лучше. Еще не обстрелянные guripas не могли оторвать от нее глаз. Некоторые оглядывались на западный берег реки и ясно понимали, что цивилизация осталась позади и что за Ледяной Лошадью не будет ни ожидаемой славы, ни борьбы за правое дело, а лишь душераздирающее познание самого холодного уголка человеческого сердца.

9 ноября 1941 года

В Никиткине я наблюдал сцену прямо-таки из средних веков. Русский пленный с молотком в руках ходил среди своих мертвых товарищей, ломая им пальцы, продолжавшие сжимать оружие. Все они были разуты. Сапоги были украдены. После того как оружие унесли, нам позволили снять с убитых меховые полушубки и стеганые курки — ватники. Я теперь похож на человека-волка, а недавно разжился еще и шапкой из медвежьего меха. Линия фронта сейчас доходит до Опечинского Посада.

18 ноября 1941 года, Дубровка

Русские попытались отбросить нас с наших новых позиций. Опечинский Посад поливал нас огнем из чего только мог — из минометов, из противотанковых и артиллерийских орудий. Это продолжалось целые сутки, после чего красные пошли в наступление. Они начали с раскатистого «Ур-р-ра!» и еще каких-то выкриков, которые мы разобрали, только когда они приблизились. Это было что-то вроде «Испашки — капут!». Наша артиллерия рассеяла их. Оставшихся мы скосили как пшеницу — русские никогда не пригибаются, не припадают к земле. Возможно, они считают это недостойным настоящих мужчин. Они перегруппировались и снова напали на нас ночью. Мы встретили их на покрытой снегом равнине, озаряемой медленно падающими осветительными ракетами. За ними чернел лес. Казалось, все происходит не в реальности. Ночь была такая тихая. Мы забросали их гранатами, а потом пошли в штыковую атаку. Красные разбежались. Когда они скрылись в лесу, мы услышали крики наших новобранцев: «Otro toro! Otro toro!»[80]

5 декабря 1941 года

Я снова на фронте, вернулся из полевого госпиталя, куда меня загнало легкое ранение. Ни за что не хотел бы снова попасть в это место. Даже холод не смог подавить зловоние, он, напротив, надолго вморозил его в мои ноздри.

Столбик термометра упал до отметки —35 °C. Когда люди умирают от жары, они сходят с ума, начинают нести вздор, у них закипает мозг. На морозе человек просто уплывает в мир иной. Сейчас он здесь, может, даже курит сигарету, а через мгновение его уже нет. Солдаты умирают оттого, что у них под металлическими касками замерзает церебральная жидкость. Слава богу, у меня есть меховая шапка. Когда стужа стала нестерпимой, русские начали обращаться к нам по-испански, используя в качестве переводчиков республиканцев. Они обещают тепло, еду и развлечения. Мы посылаем их в задницу.

28 декабря 1941 года

Сочельник был холоднющий. Солдаты читали вслух стихи и пели об Испании — о зное, пиниях, маминой стряпне и женщинах. Для русских нет ничего святого: они атаковали нас в Рождество. Они валят на нас таким валом, что жуть берет. Мы наслышаны об их штрафных батальонах. Политически неугодных посылают прямиком на наши орудия. Они падают друг на друга штабелями, а обычные солдаты используют их как бруствер. Мы находимся в самом безбожном месте на земле, куда едва заглядывает дневной свет и где повсюду царит смерть. Сообщают о злодейском преступлении в Ударниках, на северном участке нашего фронта: обнаружены guripas, пригвожденные к земле ломиками для колки льда. Холод и голод усмиряют нашу ярость.

18 января 1942 года, Новгород

Русские почуяли нашу слабину: стоило нам только подумать, что на таком морозе мы скоро не сможем пошевельнуться, как они кидались в атаку. Нас послали в Теремец, на помощь немцам. Чтобы остановить бесконечные накаты русских, мы начали пускать в ход наши старые африканские штучки. Мы снимали с пленных всю пригодную одежду, отрубали им пальцы, разбивали носы, отрезали уши и отправляли их обратно. Никакого результата. На следующий день они лезли на нас, орудуя прикладами и штыками. Только по великому везенью я выбрался из Теремца живым. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: меня отправили в тыл со сломанной ногой.

17 июня 1942 года, Рига

После острой пневмонии начались осложнения с ногой. Слабость не позволила мне уйти весной с резервным батальоном. Ногу прооперировали. Я подхватил сыпной тиф. Рана никак не заживала. Целых пять месяцев я провел в каком-то полубреду. Меня навестил новый командир 269-го батальона подполковник Кабрера, который попросил меня вернуться на фронт с заново укомплектованной

«Tia Bernarda»,[81] как прозвали мою часть. С недавних пор дела у немцев пошли лучше, они снова контролируют всю территорию к западу от Волхова и прижимают Ленинград.

9 февраля 1943 года

Сегодня у нас объявился перебежчик-украинец и рассказал нам в красочных подробностях о том, что творится в Колпино. К городу стянуто огромное число батарей, сотни грузовиков подвозят и сгружают снаряды. Враг готовится атаковать завтра. После месяцев ожидания мы ему не поверили, но он показал нам свое чистое нижнее белье, и этого было достаточно. Русским всегда выдают чистое нижнее белье перед наступлением. Это означает, что ты идешь на смерть, но можешь встретить ее с достоинством. Потому он и дезертировал. Но почему, имея за спиной всю эту огневую мощь, он перебежал к тем, на кого она вскоре обрушится? Водка определенно что-то делает со славянскими мозгами.

Колпинские тяжелые орудия начали бить по нашему южному флангу. Пехота принялась взрывать свои заградительные минные поля. Вступила в бой и наша жалкая артиллерия, и русские сработали психологически безупречно… они даже не удостоили ее ответом.

Тьма наступила в пять часов вечера. Холод пробирал до костей. Все мы боялись, но безнадежность порождает решимость. Двигатели русских танков дружно завелись с оглушительным ревом. Моторы тарахтели всю ночь: красные опасались, как бы они не замерзли.

«Завтра побегут быки», — сказал один из сержантов. Я вышел проверить часовых. На морозе они впадают в спячку. Пока я болтал с солдатами, за торфяными болотами колыхались молодые сосны: там тысячи солдат пробирались через лес, чтобы занять позиции для завтрашнего боя.

10 февраля 1943 года

Никакие рассказы украинского перебежчика не подготовили нас к тому, что последовало. В 6.45