Таких видов, как наш, населяющих иные планеты, развивающихся и погибающих, они наблюдали бессчётное множество и учёта им не вели. Попутно перенося органические молекулы от звезды к звезде, они, вероятно, даже способствовали расселению органики по Вселенной. Видели они, и как из биокультур появлялись сети фон Неймана, создавались в ходе их ускоренной, но неустойчивой и в итоге нежизнеспособной эволюции. С точки зрения гипотетиков все мы казались своеобразными питомниками репликаторов. Странными, плодородными, хрупкими колыбелями.

С их точки зрения этот повторяющийся процесс беременности простыми сетями фон Неймана с последующей скорой гибелью породивших эти сети цивилизаций казался таинственным и трагическим.

Таинственным, потому что чередование событий в темпе, диктуемом органикой, в нашем масштабе времени, казалось им не только необъяснимым, но даже непредставимым.

Трагическим, потому что они начали расценивать эти предшествующие им культуры как биологические сети, родственные им самим, растущими, развивающимися, но преждевременно стираемые в труху отказавшими экосистемами планет.

Таким образом, с точки зрения гипотетиков Спин-оболочка служила для нашей защиты так же, как до нас они защищали подобными оболочками другие цивилизации. Но сохранять нас они намеревались не как музейные экспонаты, замороженные для обозрения. Они подвешивали нас в замедленном времени в ходе широкомасштабного эксперимента, имевшего целью построить из элементов, подобных нашей планете, обширный биологический ландшафт взаимодействующих и развивающихся цивилизаций, в иных условиях обречённых на гибель.

Последнее до меня дошло не сразу.

— Обширный биологический ландшафт? Что, больше Земли? — сдуру пролепетал я, сам себя не понимая.

Снаружи полностью стемнело. Речь Джейсона то и дело прерывали конвульсии, неартикулированные звуки, выкрики, которые я не упоминаю в данном повествовании. Время от времени я проверял его пульс, ускоренный, но слабеющий.

— Гипотетики, — говорил Джейсон, — в состоянии манипулировать временем и пространством. Доказательства тому вокруг нас. Но создание временно?го кокона не исчерпывает их возможностей. При помощи пространственных петель они могут в буквальном смысле соединить нашу планету с другими подобными. С новыми планетами, с искусственными планетами, созданными по продуманному плану. Это путешествие мы можем совершить мгновенно и безболезненно… проникнуть по звеньям, мостам, структурам, созданным гипотетиками, собранным из вещества погибших звёзд, звёзд нейтронных… если это возможно… Конструкции, буквально пронизавшие время и пространство, протянутые терпеливо, постепенно, мгновенно, через миллионы лет…

Кэрол сидела с одной стороны кровати, я с другой. Во время конвульсий я придерживал его плечи, Кэрол гладила его по голове, когда он замолкал. Глаза его сверкали, отражая свет свечи, он пристально глядел куда-то в неведомые нам дали.

— Спин-оболочка на месте, она работает, мыслит, но временна?я функция истекла… завершена… Мерцание — попутный продукт процесса выхода… Теперь оболочка стала проницаемой, так что сквозь неё может проникнуть в атмосферу что-то большое…

Впоследствии стало ясно, что он имел в виду, но тогда я склонялся к мысли, что он впадает в помешательство под влиянием перегрузки, обусловленной его связью с сетью гипотетиков.

Конечно же, я заблуждался.

Ars moriendi ars vivendi est — умение умирать составляет искусство жизни.

Прочитал я эту фразу вскоре после окончания медицинской школы, в период прохождения интернатуры, и вспомнил, сидя возле кровати Джейсона. Умирал он, как и жил, в героическом усилии постичь, понять, освоить. Его дар миру — плод этого постижения, не запертый семью замками, а свободный, открытый.

Нервная система Джейсона разлеталась вдребезги, разрушаемая не воспринимавшими этого разрушения гипотетиками, а у меня в памяти всплыла другая картина. Давным-давно, когда он катил вниз с холма на Бантам-Хилл-роуд на моём допотопном велосипеде. Я вспомнил, как умело, с почти балетной грацией он управлял разваливавшейся на куски машиной, пока уже не осталось ничего, чем можно было бы управлять, пока он сам не стал игрушкой скорости и баллистики, пока порядок не превратился в хаос.

Тело его — а он ведь стал Четвёртым, не забывайте — тонкая машина. Оно не сдавалось, умирало трудно. Около полуночи Джейсон уже не мог говорить. Он выглядел испуганным, уже как будто проявилось в нём что-то нечеловеческое. Кэрол держала его за руку, повторяла, что он дома, в безопасности. Не знаю, слышал ли он её. Надеюсь, что слышал.

Вскоре глаза его закатились, мышцы расслабились. Лёгкие судорожно втягивали воздух чуть ли не до утра.

Потом я оставил его с Кэрол, нежно гладившей его голову и шептавшей ему что-то, как будто он мог её слышать. Я не заметил, что солнце взошло не вспухшим красным шаром, а ярким и совершенным, каким оно и было до снятия «Спина».

Я оставался на палубе, когда «Кейптаун-мару» устремилась в открытое море.

Вместе с нами, убегая от хаоса и пожаров, Телук-Байюр покинула ещё дюжина судов. Все они ринулись к выходу из акватории, создав реальную опасность столкновения. Большинство из них — мелкие судёнышки сомнительной репутации и регистрации, вне зависимости от объявленного пункта назначения направлявшиеся в Порт-Магеллан. Их хозяевам и капитанам было что терять, в случае, если кто-нибудь вздумал бы рыться в судовых документах и сопоставлять их с грузом.

Мы с Джалой стояли рядом, вцепившись в поручни, и с тревогой следили за залихватским манёвром ржавого каботажника, отвалившего от задымленного берега и направившегося нам наперерез. Оба судна тревожно загудели, палубная команда «Кейптауна» настороженно следила за кормой, к которой быстро приближался нос хулигана. Тот, однако, в последний момент успел отвернуть, и мы с Джалой вздохнули с облегчением.

Судно вышло на морской простор, качка усилилась, и я спустился вниз, к Ине и Диане, находившимся вместе с остальными эмигрантами в кают-компании команды. Эн сидел за столом рядом с Иной и родителями. Все они выглядели неважно, с физиономиями цвета свежего салата. Диане с учётом её ранения уступили единственное мягкое сиденье. Рана её перестала кровоточить, и она уже успела сменить одежду.

Через час спустился вниз и Джала. Он тут же крикнул, призывая всех обратить на него внимание, и произнёс очень яркую речь, которую Ина для меня перевела:

— Если выкинуть все цветастые похвальбы, суть в том, что судно в порядке, он передаёт от капитана привет и обещание, что качка должна прекратиться если не сегодня вечером, то завтра к утру. А до той поры…

В этот момент Эн, сидевший рядом с Иной, схватился за неё, и его вывернуло прямо ей в подол. Я подумал, что Эн прекрасно проиллюстрировал, что будет происходить с пассажирами «до той поры».

К концу второго дня, когда стемнело, я вывел Диану на палубу. К темноте палуба пустеет, можно без помех любоваться звёздами. Мы нашли местечко между сорокафутовыми контейнерами и кормовым мостиком, где можно было поговорить без помех и без свидетелей. Море притихло, звёзды сияли над вентиляторами и антеннами радиостанции и радара, как будто подвешенные на судовом такелаже.

— Ты ещё сочиняешь свои мемуары?

Диана, конечно, имела в виду чипы и карты памяти, бумажные блокноты и листки, которые она видела в багаже наряду с цифровой и фармацевтической контрабандой.

— Не так часто, — ответил я. — Сейчас это не кажется столь важным. Меня больше не мучает зуд в руках.

— Или больше не боишься забыть.

— Пожалуй.

— Чувствуешь себя иначе? — улыбнулась она.

Я новичок в четвёртом. Она — нет. Рана её уже закрылась, остался от неё лишь шрам, следующий округлости бедра. Способность её тела к регенерации меня поразила, хотя подразумевалось, что я наделён такой же.

Улыбалась она, потому что я раньше постоянно донимал её этим вопросом, имея в виду, конечно, чувствовала ли она изменения в своём отношении ко мне.

Толкового, удовлетворяющего меня ответа я от неё так и не получил. Очевидно, она стала другим человеком после сближения со смертью и воскрешением в «большом доме». А на кого бы такое не подействовало? Она потеряла мужа, потеряла веру, проснулась в мире, очутившись в котором, далее Будда недоумённо почесал бы затылок.

— Переход — лишь дверь, — продолжила она. — Дверь в комнату. Ты в этой комнате раньше не был, хотя, возможно, имел о ней какое-то представление. Теперь тебе в этой комнате суждено жить, это твоя комната, она тебе принадлежит. Ты не в состоянии изменить её конфигурацию, увеличить или уменьшить, но как её обставить, зависит от тебя.

— Притчами изъясняетесь, сударыня.

— Извини. Как могу. — Она подняла голову к звёздам. — Смотри, Тайлер, Арку видно.

Мы называем это Аркой вследствие присущей человеку близорукости. По сути, этот артефакт представляет собой кольцо диаметром в тысячу миль, однако над водой поднимается лишь половина этого кольца. Остальное скрыто под водой и в глубинах земной коры, возможно (некоторые так утверждают), черпая энергию в раскалённом расплаве субокеанской магмы. Но с нашей муравьиной точки зрения это арка, высшая точка которой ушла далеко за атмосферу планеты.

Но даже и верхняя половина полностью видна лишь на фото из космоса, к тому же ретушированных, дабы выделить детали. Арка представляет собой как бы ленту, изогнутую в обруч. В поперечном сечении размер ленты является прямоугольником с короткой стороной в четверть мили и длиной в милю. Грандиозное сооружение это захватывает, однако, лишь ничтожный фрагмент космоса, человеческий глаз не всегда разглядит его на расстоянии.

Судно несло нас с южной стороны кольца, параллельно его радиусу и почти под его верхушкой. Верхняя часть Арки всё ещё сияла в лучах солнца, напоминая уже не гнутую U или J, а карикатурный рот нахмуренной физиономии. «Нахмурка Чеширского котика», — усмехнулась Диана. Арка хмурилась в северной части неба, звезды проплывали мимо неё, как фосфоресцирующий планктон, обтекающий нос судна.

Диана опустила голову мне на плечо:

— Жаль, что Джейсон её не видит.

— Он видел её. Только не под таким углом зрения.

После смерти Джейсона над «большим домом» нависали три проблемы.

Главное, конечно, — Диана. Физическое состояние её не менялось в течение нескольких дней после инъекции. Она оставалась в коматозном состоянии, её лихорадило, пульс трепыхался, как пойманная муха. Медикаментов не хватало, пить её приходилось заставлять чуть ли не насильно. Улучшение наблюдалось лишь в дыхании, всё более свободном и спокойном. Лёгкие её, во всяком случае, приходили в норму.

Вторая проблема, неприятная, аналогичная мучившей столь многих в те дни: похороны умершего члена семьи.

В последние дни мир захлестнула волна смертей. Убийства, самоубийства, автокатастрофы, пожары… Ни одна нация планеты не могла справиться с таким количеством смертей