найдет в кабинете Эву, но его тут же отвлек от этой мысли запах гари, ударивший ему в нос, — резким движением Позер выхватил папироску из протеза. Перчатку прожгло насквозь — она была загублена.

— Черт! — воскликнул Позер.

— Еще одна редкость для дипломатических кругов, не так ли? — осведомился Фельзен.

В кабинете Позера, спиной к двери и лицом к окну, задрав ноги на подоконник, любовался бледными солнечными лучами, просачивавшимися сквозь зелень финиковых пальм парка, группенфюрер Лерер.

— Хайль Гитлер! — сказал Фельзен. — Вот это сюрприз так сюрприз, герр группенфюрер! Чудесный сюрприз!

— Не тратьте ваши швабские любезности на меня, герр штурмбанфюрер.

— Штурмбанфюрер?

— Вас произвели. Как и меня. Теперь меня следует называть «герр обергруппенфюрер», если вы сумеете это выговорить. А начиная с марта мы будем действовать под началом ГАХУ,[22] если это вам о чем-нибудь говорит. Хотя, по-видимому, это вам не говорит ни о чем.

— Получается, нас повысили за то, что мы не смогли выполнить поставленную задачу.

— Нет, за то, что мы сделали почти невозможное. Обстоятельства не благоприятствовали нам, мне это известно, как известно и то, что вы не полностью контролировали ситуацию, но, несмотря на это, вы добились значительного результата и, что даже важнее, дали возможность рейхсфюреру Гиммлеру блеснуть перед фюрером и взбесить Фрица Тодта. Последнее особенно отрадно.

— Мне остается только поблагодарить вас за то, что вы проделали такой путь лишь для того, чтобы сообщить мне о награде.

Лерер снял ноги с подоконника и повернулся в кресле лицом к Фельзену. Новый, более высокий чин уже сказался на нем: от него исходила теперь большая уверенность и властность.

— Вам известно, сколько сейчас градусов в России?

— Сейчас? — неуверенно переспросил Фельзен. — Думаю, гораздо ниже ноля.

— Минус двадцать в Москве и минус тридцать где-нибудь в глуши. И потеплением не пахнет, наоборот, температура все падает. Об этом забываешь, когда вокруг плюс пятнадцать, плещется синее море, под боком казино в Эшториле и — только руку протяни — шампанское…

— А одеяла…

— К черту эти одеяла! Все равно качество у них дерьмовое. Я рад, знаете ли, просто счастлив, что операция англичан увенчалась успехом. Вот пускай теперь все это дерьмо гниет у них на складах, вместо того чтобы портить воздух у нас!

— А Позер выглядит таким довольным…

— Вам, похоже, невдомек, что вместо головы у него тоже протез. И весь он — сплошной протез. Знаете, с кем сражаются наши ребята на Восточном фронте?

— Разве не с русскими?

— С сибиряками! С плосколицыми узкоглазыми сибиряками! Эти молодцы летом пребывают в спячке, летом им слишком жарко. А просыпаются они, лишь когда термометр показывает ниже десяти градусов мороза. Вот тут они стряхивают с себя сон и идут в бой. А наши воюют еще в летних гимнастерках, и даже рукавиц им не выдали. И они должны противостоять этим варварам, которых мороз только веселит! Варварам, натирающим штыки тухлым свиным салом, чтобы, ткнув им в полузамерзшего бедолагу, знать наверняка, что рана нагноится и он погибнет от гангрены! Если бы их крики долетели в Берлин, город опустел бы!

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Самое страшное наказание — это отправка на Восточный фронт. О чем это вам говорит?

— Что блицкриг не задался?

— По календарю зима еще только начинается, а уже два месяца, как лютый холод. Радиус действия наших интендантских служб — тысячи километров. А русские, отступая, оставляют нас ни с чем — голая, выжженная земля. И мы тащим, что можем. Вам известно, что мы делаем с русскими военнопленными? Мы загоняем их в концлагеря за колючую проволоку и ждем, пока они помрут с голоду или замерзнут. Кормить их нечем. Мы и себя-то прокормить не можем. Сказать, что положение серьезное, — это ничего не сказать.

— Но это лишь подкладка, так сказать, нижняя часть бутерброда с ливерной колбасой, не так ли?

— Вы что там, в вашем свином хлеву в Бейре совсем уж в навоз закопались, что ни черта не смыслите? Что произошло седьмого декабря?

— Пёрл-Харбор.

— Вот вам и бутерброд!

— Но мы находимся в двадцати пяти километрах от Москвы. Можно сказать, в пригороде. Американцы же — по ту сторону Атлантического океана и высадку в Европу еще не производили. Давайте смотреть на вещи здраво, герр обергруппенфюрер!

— Я не теряю надежды, герр штурмбанфюрер, но мы должны быть готовы и к неожиданностям, — сказал Лерер. — Теперь вот что: этот ваш крестьянин, с которым вы сотрудничаете в Бейре…

— Абрантеш.

— Он грамотный?

— Нет, но печать у него есть.

— Он надежен?

— Он надежен, — сказал Фельзен, вспоминая, какого страху натерпелся. — Дайте ему заработать, и он будет счастлив. И к тому же он имеет доход от предприятий по очистке вольфрама, которые мы там основали.

— Это к делу не относится. Предприятия по очистке вольфрама — не в счет, серьезных прибылей они не приносят. Помните, что я говорил вам насчет напряжения умственных способностей?

Взгляды их скрестились — они поняли друг друга.

— В случае неблагоприятного для нас финала… — Фельзен не закончил фразу, и она повисла в воздухе.

— Я имею в виду, — сказал Лерер, — учредить банк. Банк с португальцем в качестве владельца.

— В качестве владельца?

— Ну, это прикрытие. Как вы говорите, верхняя часть бутерброда. Уверяю вас, что союзники будут нам мстить. Всех наших доходов на континенте мы лишимся. Вот тут и поможет банк, владеть которым станет португалец, акции которого осторожно и тихо приберут к рукам крупные немецкие коммерсанты.

— И кто же будут эти коммерсанты?

— Пока могу назвать двоих, — сказал Лерер. — Вас и меня. Это будет наше частное дело. Никто, и, уж конечно, не этот прусский кретин, не будет о нем знать.

— Значит, владеть им будет СС?

— В известном смысле да, — сказал Лерер, не сводя глаз с Фельзена. — Но надеюсь, вы понимаете и важную роль Абрантеша. Он должен быть абсолютно надежным, должен быть нам другом.

— Он нам друг, — сказал Фельзен, выдержав каменный взгляд Лерера.

— Вот и хорошо, — сказал Лерер, опять удобно усаживаясь в кресле. — Теперь все, что нам нужно, — это название. Хорошее португальское название. Как переводится ваша фамилия на португальский?

— Rochedo, rocha.[23]

— Rocha… Звучит надежно, солидно, но думаю, к этому стоит добавить и что-то обширное, бескрайнее.

— Самое важное для португальца — это, по-моему, море.

— А как по-португальски «море»?

— Mar. «Mar е Rocha».

— Нет-ет! «Мар и Роша» — это как название плохонького ресторана.

— Тогда «Осеану и Роша».

— Вот это, думаю, подойдет. Банк «Осеану и Роша», — протянул, устремив взгляд в парк за окном,