Мы сели в машину. Всю дорогу, пока мы по жуткому солнцепеку добирались до города, Валентин, высунув локоть, барабанил пальцами по кузову, — исполнял соло ударника.
— А где твой отец? — спросил я.
— Смылся давным-давно. Я и не помню его совсем.
— Сколько тебе тогда было?
— Слишком мало, чтобы запомнить.
— Ты, должно быть, хорошо учился, если поступил в университет.
— Видели бы вы, какие олухи туда поступают.
— Как ты относишься к матери?
— Она моя мать. Этим все сказано.
— Сколько ей лет?
— А сколько дадите?
— Не знаю. Трудно сказать.
— Из-за всей этой косметики, что ли?
— Ее сожитель выглядит моложе.
— Ей тридцать семь. Устраивает?
— А тебя он?
Он прекратил барабанить по крыше.
— Где это они вас откопали? — недоуменно спросил он. — Такое чудо-юдо?
— Просто в моем окружении редко кто проявляет интерес к людям. В этом смысле я один из немногих… Что не означает, что я всегда любезен со всеми. А теперь все-таки ответь, что ты думаешь о матери.
— Что за бред… — процедил он сквозь зубы.
— Ты же психологию изучаешь в университете.
Он вздохнул, как человек, испытывающий невыносимую скуку:
— Я думаю, что моя мать прекрасный человек с твердыми моральными устоями и этическими принципами, в основном направленными на…
— Спасибо, на этот вопрос ты ответил, — сказал я. — А теперь скажи: подружка на данный момент у тебя имеется?
— Нет.
— А были?
— Иногда. Временами.
— Что тебя в них привлекало?
— Вы что, в «Космополитен» подвизаетесь в свободное от работы время?
— Отвечай, или получишь локтем в ухо.
— Вообще-то это
— Ты обладаешь таким магнетизмом?
— Я просто говорю что есть. Никогда не ухаживал за девушками, они сами ко мне липли.
— Какого рода девушки?
— Разные. Из среднего класса, из обеспеченных семей, желавшие попробовать что-то новенькое, те, что хотели парня покруче, чем эти их набитые дураки, педрилы с мобильниками, которые никогда не звонят.
— Но ты был им не по зубам — характер слишком многогранный. Нет, не то слово. Слишком причудливый.
— Да они и не люди вовсе, инспектор. Так, малые дети во взрослых костюмах.
— А Катарина… что она, тоже такая же?
Он кивнул и ухмыльнулся, словно заметил крючок, на который я собирался его поймать.
— Вы, похоже, забываете, что Катарина никогда не была моей подружкой.
— Но тебя она заинтересовала? — сказал я. — Ведь это ты нашел ее.
— Нашел?
— Услышал, как она поет. Привел в группу. Это ты ее преследовал, не она — тебя.
— Но это еще не значит, что она была…
— Что она была не такой, как все, правда ведь?
Он опять забарабанил по кузову.
У входа в полицейский участок у меня состоялась небольшая перепалка с дежурным, моим хорошим знакомым, отказывавшимся признать меня, пока я не показал ему удостоверение с фотографией, на которой я запечатлен с бородой. Похоже, меня перестают узнавать…
Оставив Валентина в приемной, я поднялся наверх к себе в кабинет, где молча сидели Бруну с Карлушем. Я прочел запись показаний и велел Бруну подписать их.
— Условились ли Валентин и Катарина встретиться в пятницу после занятий?
— Она по пятницам всегда уезжала в Кашкайш.
— Ты видел Валентина в пятницу вечером?
— Да. Мы встретились в Алькантаре часов около десяти.
— Что он делал между двумя и десятью часами?
— Не знаю.
— Чувствовалось ли в нем что-то необычное, когда вы встретились? Какое-то волнение?
— Нет.
— Тереза говорит, что Катарина переспала со всем университетом. Это правда?
— На то, что говорит Тереза, полагаться нельзя. Источник ненадежный.
— Она говорит, что в среду вечером, после ссоры в вашей группе, видела Катарину с ее преподавателем по химии.
— Вот уж не знаю.
— А куда ты сам отправился после той ссоры?
— Домой. И допоздна писал реферат, который надо было сдать в четверг утром.
— А Валентин с Катариной?
— Я оставил их в баре «Тока» в Байру-Алту.
Мы вышли на лестницу, и я сказал ему, что через пять минут он может отправляться домой. После чего мы с Карлушем повезли Валентина в пансион «Нуну» на Руа-да-Глория — узкой улочке, ведущей с Праса-да-Алегрия к фуникулеру от Рештаурадореш до Байру-Алту. В это время дня проституток на улице почти не было. А те, что постарше и поплоше, сидели по барам за кофе, поглядывая оттуда через стекло. В зеркальце заднего вида отражалось лицо Валентина — уверенное, с твердыми чертами.
Конторка портье находилась на третьем этаже четырехэтажного здания девятнадцатого века, с фасадом, облицованным плиткой, и балкончиком на втором этаже. Широкая деревянная лестница была грязной и обшарпанной. За конторкой стоял мужчина и читал газету. Лампа над его седой головой освещала на стене паутину и въевшуюся грязь. Мужчина был небрит и рассеянно курил. Судя по складкам обвисшей кожи в вырезе рубашки, некогда он был толстяком, но потом резко похудел.
По взгляду, который он бросил на нас, было видно, что он догадался, кто мы — двое полицейских и подозреваемый. Он выпрямился, потом почесал пальцем щетину под нижней губой; дым сигареты заставлял его прищуривать один глаз. Лицо у него было серым, как будто на нем оставила след какая-то прежняя грязная работа, возможно в шахте.
— Вы Нуну? — спросил я.
— Он умер.
— А вас как зовут?
— Жорже.
— Вы здесь заправляете?
Не вынимая изо рта сигареты, он кивнул.
— Я знаю, кто вы, — сказал он.
— Значит, предъявлять вам удостоверение нет нужды.
— И все же лишним не будет.
