свое время упустил какую-нибудь возможность, которую можно было бы сейчас использовать, – но так ничего и не нашел. Он захлопнул блокнот – на всякий случай, чтобы, имея перед глазами написанное раньше, не повторить машинально какой-нибудь ошибки. Теперь Дэви принялся за вычисления с самого начала и снова вывел те же формулы, только иным путем. Ответы получились те же самые.

– Шесть часов, – сказал Кен, появляясь в дверях. – Хочешь думать ещё, или пойдем домой?

– Сделаем передышку, – ответил Дэви, смахнув листки с вычислениями в корзинку для мусора. – А завтра начнем сначала.

На следующий день он проделал все вычисления другим способом, ещё через день – третьим; так проходил день за днем.

Он метался в тесной темнице собственного бессилия; он с исступленным отчаянием бился о её стены, но кого же ему проклинать, если он сам был и судьей, приговорившим себя к заключению, и неподкупным тюремщиком, стерегущим в темном коридоре снаружи, и даже непроницаемые стены были из его собственной плоти? Отчаяние возрастало час за часом, пока Дэви не дошел до такого состояния, что просыпался среди ночи, всхлипывая от бессильной злости, и это протяжное всхлипывание было похоже на стон человека, убитого горем.

Вики обнимала его, стараясь успокоить, но огромное несоответствие между тем, что она могла ему дать, и тем, что ему было нужно, ещё больше усиливало его муки.

– Ты непременно придумаешь, – уверяла его Вики. – Не мучай себя так. Это придет.

– Нет, не придет! – сказал он однажды ночью. – Быть может, я своими поисками только доказал, что это – предел. Может, дальше идти и некуда. Ну и прекрасно! Почему бы на этом не успокоиться? – Он сел в кровати и закурил. – Лучше убедиться в этом сейчас, чем после того, как мы подпишем договор!

– Ну перестань, Дэви, – умоляла его Вики.

– Я дошел до того, что стал ненавидеть свою работу, – со злостью сказал Дэви. – Как будто мне ведено сдвинуть огромную глыбу, и сколько я её ни толкаю, сколько ни силюсь, ничего не выходит! Не поддается! Если б не Кен, я бы завтра же повесил замок на проклятую лабораторию и ноги моей там больше бы не было! Но я обязан продолжать из-за Кена, вот и всё. Он умрет, если я скажу, что надо бросить это.

– Дэви, спи, пожалуйста. Ты совсем измучился.

– Да что ты всё время уговариваешь меня спать! – вспылил Дэви.

– Я не знаю, как с тобой говорить, когда ты такой, – с отчаянием сказала Вики. – Мне хочется тебя обнять, погладить по голове, а ты меня отталкиваешь! Я боюсь сказать всё, что я думаю, потому что не знаю, как ты это воспримешь; боюсь сказать что-нибудь не то и обидеть тебя, поэтому и лепечу, как идиотка. Но знаешь, если это и в самом деле предел…

– Нет! – в ужасе крикнул Дэви. – Не говори так! Я сдвину эту чертову глыбу! Она не может не сдвинуться! Нет такой системы, которую нельзя было бы улучшить. И не говори, что я не смогу этого сделать. Я смогу!

– Я знаю, – ласково сказала Вики.

– Тогда не говори, что это – предел!

– Хорошо, – резко бросила она и вскочила с кровати. – И довольно об этом! Хватит! – Она прошла по комнате в ниспадающей до полу шелковой ночной рубашке и так решительно распахнула дверцы стенного шкафа, что вся злость Дэви мгновенно исчезла, и он приподнялся, похолодев при мысли, что она сейчас уйдет от него совсем. Но Вики вынула из шкафа только халат. – Я сейчас дам тебе горячего какао и сандвич, ты поешь и сразу заснешь. Слышишь?

– Да, – покорно отозвался он, но Вики уже вышла из комнаты.

Дэви сразу успокоился. Из кухни доносился стук тарелок и кастрюль; хлопнула дверца холодильника. Дэви хотел было встать и пойти к Вики, но она сама вошла в комнату с подносом в руках.

– Это мне? – спросил Дэви.

– Конечно тебе. Ты же ничего не ел за обедом. Сидел и смотрел в одну точку.

Дэви не сводил с неё изумленного взгляда.

– Знаешь, – медленно сказал он, – сколько я себя помню, никто не вставал с постели, чтобы принести мне поесть. – Он смотрел на стоявший перед ним поднос, как на чудо.

– Даже твоя мать? – Вики села рядом с ним на кровать; в глазах её была жалость, но он этого не видел.

– Ведь я совсем не помню матери, – сказал он и взял сандвич так, будто это был совсем особенный сандвич, единственный и неповторимый.

– Иногда мне кажется, что помню, но когда я стараюсь представить себе её ясно, оказывается, что это Марго.

Он снова взглянул на Вики, всё ещё во власти неожиданной радости.

– Ешь сандвич, – приказала Вики. – Для чего, спрашивается, я его делала?

Дэви откусил кусочек и покачал головой.

– Замечательно! – проговорил он. – Наверное, твоя мать делала такие для тебя?

– Да, – очень мягко сказала Вики. Она смотрела, как он ест, и на глазах её выступили слезы. Никогда в жизни о нем никто по-настоящему не заботился, думала она, а он даже не замечал этого. Он любил своих близких, не задумываясь над тем, любят ли они его. Однако, если бы Дэви увидел её слезы, он не понял бы, что их вызвало; а если бы она попыталась объяснить, он, наверно, решил бы, что она хочет поколебать его беззаветную преданность Кену и Марго, которую он сохранит на всю жизнь, что бы он там ни говорил сгоряча.

– Ну как, тебе лучше? – спросила Вики, убирая поднос.