Еще в наследство достался мне старый надтреснутый кувшин, на котором прадед мой написал арабское изречение — из тех, какие часто пишут на кувшинах, исполненное мудрости, которому я всегда прилежно стремился следовать: «Учение сначала горько на вкус, но конец его слаще меда». И я учился ремеслу моему с тем старанием, на какое только был способен, потому, должно быть, мне и удалось сделать кувшин, удостоенный внимания твоей дочери, прибегая лишь к знаниям, данным мне от предков и не нуждаясь в помощи волшебников.
— Я не верю тебе, презренный колдун! — закричал шах. — Я велю бросить тебя в темницу, где тебя сожрут крысы. Эй, стража!
Что тут долго рассказывать. Бросили гончара в темницу.
Дочь шаха, узнав об этом, прибежала к отцу и стала молить его о пощаде.
— Отец, — говорила она, — тот, кого я полюбила, прекрасный юноша, а не злой дух. Тоска по нему, а не темное колдовство источила мое сердце. Умоляю тебя, выдай меня за него замуж, и печаль навсегда покинет мою душу.
— Дочь моя, — отвечал ей шах, — опомнись, как же можно выдать тебя за нищего мошенника, который сумел с помощью своего мерзкого кувшина завлечь тебя в свои сети, чтобы, женившись на тебе, добраться до моего престола! Руки твоей и твоего сердца достойны благородные принцы. Он же не только нищий горшечник, но еще и занимается низким колдовством. Погляди на изделие рук его. Разве такой красоты вещь могут сделать руки человеческие? Разве может человек сотворить такой кувшин, не призвав на помощь колдовские силы?
Но твердила дочь шаха в ответ:
— Нет, он человек, и среди людей нет никого, кто бы сравнялся с ним. Я умру, если ты не отдашь меня за него замуж!
Видит шах — делать нечего.
— Дочь моя, — говорит он, — не могу я быть свидетелем твоей великой печали, твои горькие слезы жалят мое старое отцовское сердце, как пчелы. И решил я устроить ему испытание. Пусть на наших глазах попробует он сделать такой же кувшин. Если сделает он его на наших глазах честно, без обмана, без колдовских чар и заклинаний, не призывая на помощь себе могучих джиннов, и мы увидим это сами — пусть будет по-твоему. Пусть позор падет на мои седины, и лучшая жемчужина из всех моих сокровищ достанется гончару — я отдам тебя в жены нищему, лишь бы увидеть опять улыбку на твоих побледневших губах.
Но если увижу я, что колдовскими чарами воспользовался он в своей работе, горе ему! Значит, он низкий обманщик, который хотел околдовать тебя.
Наутро вывели гончара из темницы, сняли с его рук оковы, повели на базарную площадь, где с южной стороны лепилась его жалкая лачуга.
Расстелили ковры по площади, натянули балдахин, и воссел шах на трон, по левую руку — дочь шаха и кругом все его придворные.
Гончар взял ком глины из ямы, где она у него была припасена. Размял он тот ком, скатал из него шар и бросил на круг. И тронул он нижний круг ногой, и круг сам собою пошел кружиться, увлекая за собой и верхний круг тоже, все быстрее, будто смерч завертел его.
На беду, шах работы гончара, конечно, никогда не видел.
Что тут долго рассказывать — ладони гончара обняли шар, и завел он большие пальцы обеих рук в сердцевину шара, и под пальцами глина стала уходить вниз, образуя отверстие, превратился шар в круглый колодец для карликов.
Вдруг все увидели, как вздрогнула глина — будто пробуждалась от долгого сна. Ожил маленький колодец, стал расти. На глазах превратился он сначала в чашу, потом в крынку. Потом бока его стали круты, стенки тонки, вверх потянулось горло, и казалось всем, кто смотрел на это, что рвется живое тело из рук гончара, бьется в его ладонях, хочет взлететь. И стенки того кувшина становились то крутыми, то плавными, и видели люди, что дышит сырой кувшин.
— Колдовство! — закричал шах.
И придворные тоже сказали: колдовство.
— Это колдун, — роптали они, говоря друг другу. — Мы не видели, как он призвал духа, но неведомый дух вселился в мертвый кусок земли, и ожила земля! Разве руки человеческие могут совершить такое? Разве кто-нибудь из нас сможет такое сделать? Колдун, колдун! Казнить его!..
Придворным где было знать работу гончара! Кто из них когда-нибудь видел, как делают кувшин? Что тут спорить, что им рассказывать. Как говорили раньше:
…Одни говорят, что отрубили гончару голову. А другие говорят, что сожгли его на костре, в котором горели стволы деревьев, срубленных в священной роще.
Одни говорят, что умерла дочь шаха от горя через четыре года. А другие говорят, что смерть увела ее в тот же день, когда казнили юношу.
Говорят еще, что тот кувшин, который он подарил ей, шах приказал бросить с самой высокой башни, и разбился кувшин на тысячу осколков.
Но другие говорили, что кувшин упал в реку и остался цел.
Говорят еще, что попался он в сети рыбака, и рыбак принес его домой. А дома у него умирала жена от черной язвы, и не знал рыбак, доживет ли она до вечера. Тут забрел к нему дервиш — нищий бродячий мудрец и вылечил жену рыбака. И отдал ему рыбак в знак великой благодарности тот кувшин.
И дервиш, говорят, унес его с собой в своем мешке в другую страну, куда держал он путь свой. Да на границе напали на него нечестивые разбойники и хотели убить, но нашли в его мешке кувшин, и удивились его красоте, и стали спорить, кому владеть им, и забыли убить дервиша.
Многое еще говорили об этом деле, да я всего, что говорили, уже не помню.
Помню только, что через долгое время увидели кувшин на базаре; держал его в руках слепой грязный старик и просил за него столько, сколько стоил бы мед, который войдет в кувшин, говоря, что перед смертью хочет досыта вкусить меда.
Шел мимо богатый купеческий сын, увидел чудный кувшин и дал за него слепому столько монет, сколько в кувшин уместилось. Говорят, слепой на те деньги купил мешок ячменных лепешек, бочку меда и еще хватило, чтобы заплатить врачу, который вылечил его глаза, и он стал видеть.
Говорят также, что в тот базарный день сын купца подарил кувшин одной плясунье, которая не знала себе равных в пляске, в знак почтенного восхищения перед ее несравненным даром.
Плясунья же наполнила кувшин вином и отнесла его в подарок своему другу.
Друг ее был поэтом. Она тихонько играла ему на таре[121] — на круглой однострунной балалайке, а он пил вино и слушал, как поет жалобная струна, и рассматривал кувшин, подняв его к свету.
