Долго они гуляли, собирали орехи, играли в прятки, а на обратном пути дочь шаха утомилась, захотела пить и стала громко жаловаться на усталость и жажду.
Вдруг, откуда ни возьмись, появился перед нею смуглый юноша с кувшином в руках.
— Выпей воды красавица, — сказал он. — Выпей воды из этого кувшина, который я сделал сам. Выпей воды, и ты забудешь о своей усталости. Потому что вода в моем глиняном кувшине прохладна в любой жаркий день. Потому что нигде не бывает такой вкусной воды, как в глиняном кувшине.
Взяла дочь шаха кувшин и стала пить. И была такой вкусной чистая и холодная вода, что закрыла она глаза, наслаждаясь каждым глотком. А когда подняла ресницы, юноши уже не было.
Принесла она кувшин во дворец и чем больше смотрела на него, тем больше он ей нравился. Круты были его бока, подобны бокам породистого коня. Высоко поднималось его узкое длинное горло, похожее на стройный тростник. И ручка его изгибалась, подобно тугой струе серебристого родника, бьющего из расселины скал.
Был он чудного нежного цвета, будто свет луны струился по нему, смешавшись с соком молодого апельсина.
И был украшен тот кувшин искусным темно-лиловым рисунком, отливающим пурпуром зари и синевой ночи. Незнакомый юноша нарисовал на нем тончайшей кистью тонкий гордый цветок граната, излучающий изнутри золотистое сияние. Еще нарисовал он резные узорные листья, подобные тончайшему кружеву. Нарисовал он также спелый плод граната, означающий счастье, многодетность и вечную жизнь. И был тот гранат нарисован с таким мастерством, что казалось, вот-вот лопнет его тугая кожица и сотни кроваво-алых зерен брызнут в разные стороны.
Смотрела дочь шаха на кувшин, и великая радость и тревога входили в ее сердце. Хотелось ей петь какую-то неведомую ей песню, славящую таинственного мастера. И образ смуглого юноши вставал перед нею.
На другой день она опять пошла в рощу, надеясь встретить его. Но юноши не было. И каждый день ходила она в рощу и не находила того, кого искала.
И стала она худеть и бледнеть от любви к незнакомому юноше, и красоте ее это шло во вред.
Заметил шах печаль своей дорогой дочери и стал спрашивать, что ее томит, но слышал в ответ только тяжкие вздохи.
Тогда призвал к себе шах ее служанок и приказал рассказать, что случилось с нею.
— Государь, — сказали служанки, — та великая печаль, которая, подобно черному облаку, омрачила красоту нашей повелительницы, случилась оттого, что выпила она воды из кувшина, который поднес ей в ореховой роще незнакомый гончар. Кувшин тот стоит у нее в покоях, возле ее ложа, и она смотрит на него и плачет.
— Да падет гром на ваши глупые головы, о лукавые девы! — закричал шах. — Как могли вы утаить от меня причину такой беды? Как позволили дерзкому незнакомцу говорить с дочерью самого шаха! Принесите же сюда кувшин, источник горя моей дочери, и я сам разобью его на тысячи кусков и куски растопчу в прах, а глиняную пыль развею по ветру.
— Государь, — отвечали служанки, — дочь твоя и наша повелительница не разрешает нам прикасаться к своему кувшину, говоря при этом: «Если вы нечаянно разобьете его, сердце мое разобьется на столько же кусков, сколько черепков останется от него».
Шах видит — дело плохо.
— Что ж, — говорит он, — принесите кувшин, я должен видеть его. Если он так дорог моей дочери, пусть небо упадет на землю, а земля провалится, если я трону его пальцем.
Принесли служанки кувшин. И увидел шах дивную работу того мастера. Увидел стройную, как тростник, шею кувшина и маленькие крутые бока его, подобные бокам породистой лошади.
Кувшин сиял в покоях шаха, как ясная звезда, что падает с неба осенью, подобно созревшему нежному плоду, и казалось, что покои наполнились ароматом цветущих гранатовых ветвей.
Много было у шаха сокровищ. Были у него арабские глиняные кувшины, окрашенные так, будто они сделаны из перламутра и золота или же покрыты розовым жемчугом.
Были у него драгоценные вазы китайского фарфора, на которых нарисована алая птица, а на крышке искусно вылеплены красные львы.
Были у него персидские сосуды, расписанные цветами и печальными антилопами, с глазами, пробуравленными в глине и залитым в эти отверстия стеклом, отчего казалось, что глаза их полны слез.
Еще были у него японские священные вазы, исписанные тайными знаками, которые не мог прочесть ни один мудрец в его стране.
И невесть как попавшие к нему красные вазы из Греции, на которых нарисованы были черные воины с круглыми черными щитами, вступившие в бой с конницей, во главе которой скакал на черном коне великий полководец Дарий[118].
И сосуды цвета изумруда, вылепленные в виде сидящих кошек, добытые в Египте[119].
Но никогда ни одна драгоценно не казалась ему такой благородной совершенной, как этот кувшин.
И не поверил шах, что кувшин дело рук человеческих.
И сказал так:
— Наверное, это был не просто гончар, а злой дэв обернулся гончаром и дал моей дочери заколдованный кувшин и колдовской водой из кувшина навел на нее порчу…
Ты, может быть, и не слышал, что в старые времена дэвами звали на Востоке злых духов, и духи эти могли оборачиваться человеком, животным, а то и деревом. Так думали в старину.
Но слушай дальше.
Говорит шах служанкам:
— Возьмите с собою моих стражников, обыщите весь город, найдите колдуна, который сделал этот дьявольский кувшин. Даю вам срок до вечерней зари. Не найдете — клянусь небом, велю отрубить ваши пустые головы сегодня же, прежде чем зажжется первая звезда!
Взяли с собою служанки стражников шаха, отправились искать гончара. Найти его было не трудно, каждый мог указать его дом. Жил он недалеко от базара, в глиняной лачуге, и шла о нем слава как о лучшем гончаре, потому что хоть и был он молод, но успел познать тайны своего ремесла у старейших и обучился многому в этом искусстве, чего другие гончары еще не знали.
Налетели стражники на его лачугу, растоптали все, что у него было сделано для продажи, разбили кувшины, пиалы и чаши, обратив их в глиняную пыль, из которой мастер лепил свои вещи… Схватили они юношу, поволокли на веревке.
Израненный, в пыли и крови, предал он перед шахом.
— Как посмел ты заговорить с нашей дочерью, сын собаки? — спросил шах. — Кто ты, презренный раб, и каким грязным колдовством занимаешься? Ты наслал порчу на нашу дочь через свой проклятый кувшин, ты лишил ее сна и покоя, и, клянусь тебе, если ты даже какой-нибудь дэв или джинн[120], я расправлюсь с тобой, потому что великий шах сильнее и могущественнее любого дьявола.
— Государь, — сказал юноша, — я не дьявол, я всего лишь бедный гончар. Я ходил за родниковой водой через ореховую рощу и нес воду в своем кувшине, когда услышал, что дочь твоя жалуется на жажду. Я дал ей воды, и то была простая вода, и это так же верно, как и то, что кувшин, в котором она была, — обычный кувшин, не имеющий волшебной силы. Никакого колдовства я не делаю, а знаю лишь мое скромное ремесло, доставшееся мне в наследство от покойного отца моего, который наследовал его от деда, а тот — от прадеда. Все они, мои предки-гончары, наизусть знали слова, сказанные о нашем искусстве великим мудрецом и ученым Ар Рази, да будет прославлено его имя! Вот что говорит он в своей «Книге тайн»: «Чтобы сделать кувшин, возьми чистой, красивой и белой глины, которая должна быть легкой и свободной от камешков, положи ее на чистое место и несколько раз обрызгай водой, чтобы она стала влажной, и размешивай ее частично, не прикасаясь рукой. Затем оставь это высохнуть. Потом растолки это бревном, как делают гончары, и просей через тонкое сито. Вторично измельчи на ступке и просей через шелк».
