вылечить, мог сказаться в конце концов на психике этого сотрудника и его профессиональных качествах.

В обязанности майора входило обнаружение и ликвидация подобных проблем загодя, до того, как они смогли бы угрожать жизни или психике сотрудника. Если же лечение не давало желаемых результатов, то потенциально опасных сотрудников отсылали из госпиталя. Из-за этой постоянной слежки, поисков признаков неверного, нездорового мышления, которые вверенные О'Маре сотрудники осуществляли с таким рвением, он стал самым ненавистным членом персонала. Однако Главному психологу повезло вдвойне: во-первых, он никогда не искал чьего-либо восхищения, а во-вторых, обожал свою работу.

На О'Маре лежит и особая, личная ответственность, – чуть подумав, пояснил Лиорен, – заключающаяся в охране психики диагностов, которые одновременно обладают... А вот идет диагност-мельфианин, Эргандхир. Когда мы с ним разговаривали в последний раз, он был носителем семи мнемограмм. Испытываете ли вы чувство узнавания при его приближении?

Хьюлитт дождался, пока мельфианин процокает мимо них на четырех покрытых жестким панцирем лапах и закроет за собой дверь, и ответил:

– Нет. И он тоже сделал вид, что не заметил нас. А судя по тому, что вы только что сказали, я понял, что вы с ним знакомы.

– Мы очень хорошо знакомы, – не стал отрицать Лиорен. – И я должен сделать вывод о том, что сейчас в сознании Эргандхира преобладает мышление кого-то из доноров мнемограмм – того, кто со мной незнаком и никогда уже не познакомится, потому что тот доктор уже давно умер.

– Ужасно не хочется задавать еще один вопрос, – почти простонал Хьюлитт. – Но может быть, вы все-таки объясните?

– Это имеет отношение к ответу на первый вопрос, – объяснил Лиорен, – и я попытаюсь на него ответить...

Получение мнемограмм, судя по пояснениям Лиорена, представляло собой весьма сомнительное удовольствие, однако являлось необходимым, потому что ни одному существу нечего было и надеяться удержать в собственном мозгу все данные по физиологии и клинике, необходимые для лечения пациентов в таком универсальном госпитале. Эту сложную задачу решили с помощью мнемограмм, представлявших собой полнейшие записи памяти величайших медиков прошлого, принадлежащих к тому же виду, что и пациент, лечение которого предстояло осуществить специалисту-реципиенту мнемограммы. Если врачу-землянину нужно было лечить пациента-кельгианина, он получал мнемограмму по физиологии ДБЛФ, которую стирали из его сознания по завершении лечения. Старшие врачи, занимавшиеся обучением практикантов, зачастую вынуждены были удерживать в своем сознании в течение длительного времени по две-три мнемограммы, и им это не очень нравилось. Утешать себя они могли только тем, что диагностам не слаще.

Диагносты считались медицинской элитой госпиталя. Диагносты относились к тем избранным, чья психика считалась достаточно устойчивой для того, чтобы выдержать одновременно до десяти мнемограмм. Этим перегруженным информацией гениям приходилось заниматься оригинальными исследованиями в области ксенологической медицины, диагностикой и лечением новых заболеваний у существ, ранее неизвестных науке.

В госпитале ходила поговорка, автором которой, как поговаривали, был не кто иной, как сам О'Мара. Заключалась она в том, что тот, у кого хватило ума стать диагностом, настоящий безумец.

– Тут надо понять, что в мнемограммы включены не только знания по физиологии, – продолжал пояснения Лиорен. – К ним примешиваются память и личностные особенности донора. Фактически диагност добровольно приобретает самую тяжелую форму множественной шизофрении. Его сознание оккупируют чужеродные личности, настолько отличающиеся от реципиента мотивацией поступков и характером, что... Конечно, гении в любой области редко бывают приятными в общении. Правда, доноры не довлеют над мышлением или функциями организма реципиента, но тот диагност, у которого есть проблемы с устойчивостью и интеграцией личности, порой способен уверовать в точку зрения кого-либо из доноров и тогда перестает владеть собой в полной мере. Одно уже то, что ты ходишь на двух ногах, а твое сознание настаивает на том, что у тебя их шесть, плохо само по себе, но куда хуже чужие капризы в отношении выбора пищи и сны, которые приходят, когда реципиент не в состоянии управлять своим сознанием. Страшнее же всего чужие сексуальные фантазии. От них действительно можно ополоуметь.

Так что с некоторыми диагностами, – заключил падре, – у О'Мары забот хватает.

Хьюлитт, немного подумав, изрек:

– Теперь я понимаю, почему патофизиолог Мерчисон сострила насчет того, что ее муж рассеян сразу за нескольких, и почему Приликла так сокрушался насчет трудности выявления эмоционального излучения вируса-целителя, если его носителем будет диагност. Но трудно поверить, что...

Он не договорил, потому что в поле зрения появился еще один диагност. Этот извивался и двигался ползком в прозрачном скафандре с откинутым шлемом. Лиорен пояснил, что это – креппелианский октопоид, теплокровная амфибия, способная дышать не только на суше, но и под водой. Состояние его кожных покровов, характерное для преклонного возраста, было таково, что на данный момент ему удобнее дышать воздухом, но так, чтобы тело при этом было погружено в воду. Как звали октопоида, Хьюлитт не понял. Даже через транслятор его имя прозвучало как какое-то еле слышное чихание. Как только Лиорен и Хьюлитт пришли к согласию по поводу того, что октопоид никогда не был носителем вируса, Лиорен проговорил в коммуникатор:

– Только что вошел последний, майор. За исключением Землика, которого мы не смогли разглядеть за его защитной оболочкой, всех диагностов и полковника Скемптона можно исключить.

– Хорошо, падре, – прозвучал голос О'Мары. – Немедленно продолжайте поиски.

Двое разведчиков тронулись по коридору, провожаемые страшным гамом из-за закрытой двери, но транслятор Хьюлитта ничего из этих звуков не понял. Лиорен объявил:

– Следующий пункт – палата АУГЛ. А во что это вам трудно поверить?

– Вы только не обижайтесь, – смущенно проговорил Хьюлитт. – Но мне кажется... у вас такая профессия, что вы слишком добры к Главному психологу. Никто не убедит меня в том, что этот злобный, дурно воспитанный, не умеющий владеть собой и бесчувственный человек на самом деле мягок и чуток. Ему ни до кого нет дела, он заботится только о себе. И всякий раз, стоит только ему открыть рот, я убеждаюсь в своей правоте.

Падре для начала издал непереводимый звук, после чего сказал:

– Да, конечно, у майора О'Мары есть кое-какие личные недостатки. Найдутся среди сотрудников такие, кто скажет вам, что они сохраняют здоровую психику из одного лишь страха перед тем, что с ними сделает О'Мара, если они, не дай Бог, сойдут с ума. Конечно, это шутливое преувеличение. На самом деле – ничего подобного.

– Хотелось бы верить, падре, – вздохнул Хьюлитт...

Они снова вышли в один из главных коридоров. Теперь Хьюлитт наловчился избегать столкновений со встречными прохожими без помощи Лиорена и при этом продолжать разговор. Он был удивлен и крайне доволен собой.

– Поверьте мне, – сказал ему падре, – если уж существу, принадлежащему к любому виду, понадобится серьезная психиатрическая помощь, в госпитале нет лучшего специалиста, чем О'Мара. Я бы, если что, и сам к нему обратился. О'Мара берется за самые тяжелые случаи, он выручает из беды сотрудников, которым грозит изгнание из госпиталя из-за того, что они, движимые лучшими порывами, натворили что-либо несуразное. Зачастую при этом он спасает не только их разум, но и будущую карьеру. Но подобные файлы хранятся только в Отделении Психологии, и ни майор, ни его пациенты