что его создания вообще не должны оступаться, даже случайно? Молчание тарланина понятно – он объясняет его тем, что не хочет повлиять на убеждения собеседницы. Однако объяснение неудовлетворительно. Даже невежественной гоглесканке ведомо, что вера, пусть даже ослабевшая из-за сомнений, не подвержена переменам вследствие приведения логических доводов. Между тем тарланин свободно рассказывает о чужих верованиях, но не упоминает о собственных.

Можно предположить, – продолжала Коун, не дав Лиорену вставить ни слова, – что тарланин очень страдает от чувства вины за смерть кромзагарцев. Это чувство вины возрастает из-за того, что ему кажется, будто бы его несправедливо лишили наказания, положенного за такое ужасное преступление. Вероятно, тарланин жаждет и наказания, и прощения, вероятно, тарланин полагает, что лишен и того, и другого.

Лиорен понимал: Коун пытается помочь ему, но пока все ее излияния не обижали его и не помогали ему по одной простой причине – помочь ему было нельзя.

– Если Создатель, – между тем продолжала Коун, – не способен прощать или если тарланин не верит в существование Создателя, то о прощении не может быть и речи. И если эта маленькая частичка Бога – или если тарланин неверующий и предпочитает обойтись нерелигиозным термином, – если Добро, ведущее постоянную борьбу со Злом во всех разумных существах, отступило, то тарланин никогда не сумеет простить себя. Нельзя насовсем забыть о катастрофе на Кромзаге. Раны, нанесенные этой катастрофой, наверное, никогда не заживут целиком, но если тарланин хочет облегчить свои страдания, его нужно простить.

Гоглесканка настоятельно советует тарланину, – заключила Коун, – чтобы он искал прощения у других.

Соображения, высказанные Коун, оказались не только долгими и необидными, но и совершенно напрасными. С трудом скрывая нетерпение, Лиорен спросил:

– Искать прощения у других? У других, не таких требовательных богов? У кого же конкретно?

– Разве непонятно? – еще более нетерпеливо буркнула Коун. – У тех самых существ, в отношении которых был совершен ужасный проступок, – у оставшихся в живых кромзагарцев.

На секунду Лиорен потерял дар речи – настолько он был потрясен и оскорблен. Ему пришлось напомнить себе: в данном случае оскорбление было нанесено исключительно из- за невежества.

– Это невозможно, – процедил он. – Тарлане ни у кого никогда не просят прощения. Это совершенно бессмысленно. Это все равно как если бы ребенок пытался избежать назначенного родителем наказания. Мелкие проступки детей еще можно простить, но тарлане – взрослые тарлане – полностью несут ответственность за свои ошибки и не спорят с заслуженным наказанием. Они никогда не посрамят себя самих и того, перед кем провинились, вымаливанием прощения. Кроме того, кромзагарские пациенты уже излечены и в настоящее время находятся под наблюдением. Скорее всего, увидев меня, они обезумеют от ненависти и разорвут меня на куски.

– А разве не о такой судьбе мечтает тарланин? – возразила Коун. – Разве он передумал?

– Нет, – протянул Лиорен. – Случайная смерть решила бы все проблемы. Но... извиняться... нет, это немыслимо.

Коун немного помолчала и сказала:

– От гоглесканки ждут, что она порвет со своими эволюционными предрассудками и станет думать и вести себя по-новому. Вероятно, в своем невежестве она полагает, что попытка порвать с Темным Демоном ничтожна в сравнении с той, которая требуется, чтобы одному разумному существу попросить прощения за непреднамеренную ошибку у другого разумного существа.

«Ты пытаешься сравнить субъективных демонов», – подумал Лиорен. Но вдруг его разум заполонили образы, звуки, прикосновения кромзагарцев – воюющих, совокупляющихся, умирающих среди гниющих руин той культуры, которую они сами и разрушили. Он видел, как они, совершенно беспомощные, лежат на стерильных кроватях в лазаретах, видел, как они валяются неподвижными грудами после оргии самоуничтожения, оргии, разгулявшейся из-за его поспешности. Воспоминания о кромзагарцах пронеслось в голове Лиорена бурной волной. Помимо всего прочего, ему представилась палата и все находящиеся в ней пациенты, бросающиеся на него и разрывающие его в клочья в отместку за гибель своих сородичей. Лиорена охватило странное удовлетворение и спокойствие от понимания того, что скоро его жизнь прервется, а вместе с ней исчезнет и измучившее его чувство вины. А потом возникли образы дежурных сестер или братьев – тяжеленных тралтанов или худлариан, растаскивающих кромзагарцев и освобождающих его – полуживого. Он представил долгое, одинокое выздоровление, во время которого с ним не будет никого, кроме страшных, неумолимых воспоминаний о том, что он натворил на Кромзаге.

Нет, предложение Коун поистине нелепо. Такого поступка нельзя ждать от тарланина, воспитанного обществом, где бесчестные существа исчислялись считанными единицами. К тому же признания в ошибке, которая и так уже была для всех очевидна, не требовалось. А просить прощения за эту ошибку в надежде ослабить заслуженное наказание – и постыдно, и трусливо. На такое мог быть способен только тот, кто повредился умом. Обнажить свои чувства и мысли перед другими – немыслимо. Не по-тарлански.

Но, как только что сказала Коун, и гоглесканцам немыслимо было побороть в своем сознании Темного Демона, немыслимо осуществить физический контакт, кроме как в целях продления рода или вынянчивания детеныша, немыслимо обратиться к другому существу, которое не было бы партнером, родителем или детенышем, – разве только на самое непродолжительное время и в самой обезличенной форме. Немыслимо – а Коун пыталась.

Гоглесканка постепенно перестраивалась, перевоспитывалась – так же, как Защитники Нерожденных. Те перемены, которые предстояло осуществить представителям этих видов, были для них необычайно трудны, требовали огромных, непрерывных усилий воли, но все это само по себе не предполагало трусости и морального унижения, то есть того, что предлагала пережить Лиорену Коун. Он вдруг подумал о Геллишомаре, из-за страданий которого он, Лиорен, заинтересовался телепатией у других существ и из-за которого попал в такую психологическую переделку.

Ведь юный гроалтерриец тоже боролся с самим собой. Он преодолел все свои природные инстинкты, отбросил все, что приобрел в процессе обучения искусству Резчика, все то, чему учат Малышей почти бессмертные Родители. Он изменился и заставил себя пойти на унижение.

Геллишомар пытался убить себя.

– Мне нужна помощь, – выдавил Лиорен.

– Просьба о помощи, – резюмировала Коун, – есть признание собственной некомпетентности. Для существа гордого и властного такую просьбу можно рассматривать как первый шаг к извинению. К сожалению, я ничем не могу помочь тебе. Известно ли тебе, где и у кого искать помощи?

– Я знаю, у кого ее попросить, – ответил Лиорен и в ужасе умолк. Они с Коун сбились с безличной манеры общения, они начали разговаривать, как родственники! Он не понимал, что это значит, и не решился спросить об этом у Коун – он боялся, что Коун его не поймет.

Судя по всему, Коун полагала, что помочь Лиорену может только его собственное решение кромзагарской проблемы, а истина состояла в том, что ему как воздух нужна была помощь в случае с Геллишомаром. Ему с самого начала нужно было обратиться к О'Маре, потом к Конвею, затем к Торннастору и Селдалю и вообще к кому угодно, имеющему нужную квалификацию. Лиорен признался себе, что не имеет нужной квалификации, что его попытка изучить проблему телепатии путем опроса существ, обладающих этой самой телепатией, – ничто, кроме желания потешить собственную гордыню, а также – непростительная трата времени.

Обращение за помощью к другим, при котором непременно обнаружится его невежество, – это уже не по-тарлански! Но ведь он уже получал помощь от многих существ в этом госпитале – и зачастую тогда, когда даже не просил о ней. «Пожалуй, – решил Лиорен, – продолжение этого постыдного процесса не причинит мне такую уж невыносимую моральную травму».