что за мной бежал Бертрам, конюх маркиза Рамбулье – его доверенное лицо. Он принес мне от своего хозяина в высшей степени важное, по его словам, известие.

– Маркиз не решился довериться письму, – сказал он, отведя меня в уединенный угол. – Он заставил меня выучить сообщение наизусть. «Передай де Марсаку, что то дело, для которого он оставлен в Блуа, должно быть сделано быстро или же его вовсе не стоит делать. В том лагере что-то замышляется; я еще только не знаю наверное. Но теперь пришло время вбивать гвозди. Я знаю его усердие и полагаюсь на него».

Часом ранее я выслушал бы подобное известие с большим сомнением и недоумением. Теперь же, узнав о прибытии мадемуазель, я ответил маркизу в том же духе и, распрощавшись самым любезным образом с Бертрамом, которого глубоко уважал, поспешил домой. Я трепетал от радости, что наконец-то наступило желанное время – явилась ожидаемая мною женщина; теперь-то я мог, с честью для себя и с пользой для других, выполнить поручение, возложенное на меня господином де Рони. Не буду отрицать, что к этому чувству примешивалось и некоторое возбуждение, вызываемое мыслью о том, что я скоро снова увижу мадемуазель. Поднимаясь по лестнице, я старался представить себе ее лицо таким, каким видел его в последний раз в окне в Рони. Мне казалось, что теперь у меня уже будет путеводная звезда на будущее время, и мне уже не так легко будет попасться в сети какой-нибудь ловкой кокетки. Но и теперь, как тогда, я никак не мог прийти к удовлетворительному или разумному выводу и только снова испытывал ту же тревогу, какую чувствовал после потери бархатного бантика, который она дала мне тогда. Я постучал в дверь, ведущую в комнаты, которые приготовил для нее этажом ниже моей квартиры. Но ответа не было. Полагая, что Симон увел ее наверх, я быстро поднялся. Каково же было мое удивление и разочарование, когда оказалось, что и в этой комнате не было никого, кроме лакея, которого Рамбулье предоставил в мое распоряжение.

– Где они? – спросил я у него отрывисто, держась за ручку двери.

– Вы изволите спрашивать про мадемуазель и ее горничную, сударь? – спросил лакей.

– Да, да! – вскричал я нетерпеливо, со страхом в сердце.

– Она вышла с Симоном Флейксом тотчас же по прибытии, и до сих пор они не возвращались.

Едва он успел произнести эти слова, как я услышал, как несколько человек вошли в нижнюю комнату и стали подниматься по лестнице. Я уже не сомневался, что мадемуазель и паренек отправились домой другой дорогой и что их что-нибудь задержало: я обернулся со вздохом облегчения, чтобы встретить их. До когда гости вошли, оказалось что это были конюх господина Рони, такой же толстый, неуклюжий, с такими же выпуклыми блестящими глазами, как всегда, да двое вооруженных слуг.

Едва нога конюха коснулась верхней ступеньки лестницы, я выскочил ему навстречу.

– Послушайте, где ваша хозяйка? – спросил я его. – Где мадемуазель де ля Вир? Живей! Скажите мне, что вы сделали с нею?

На лице его изобразилось недоумение.

– Где она? – повторил он голосом, в котором слышалось изумление, смешанное с тревогой. – Да она, должно быть, здесь. Я оставил ее менее часа тому назад. Господи! Да разве ее уже нет здесь?

Его испуг удесятерил мою тревогу.

– Нет! Она ушла. Но вы! Какая нелегкая дернула вас оставить ее здесь одну, без всякой защиты? Говорите же, черт вас побери!

Он облокотился на перила, даже не пытаясь возражать или оправдываться. В эту минуту он менее всего походил на проворного, смелого парня, который несколько минут тому назад поднимался по лестнице.

– Ах я дурак! – простонал он. – Я видел здесь вашего слугу Симона, и еще Фаншетта, которая не уступит любому мужчине, была со своей госпожой. Я пошел отвести лошадей в стойла… Я не подозревал ничего дурного. Теперь же… О, Господи! – воскликнул он, выпрямляясь во весь рост, и лицо его приняло скорбное выражение. – Я пропал! Мой господин никогда не простит мне.

– Вы пришли прямо сюда? – спросил я, рассудив, что, он, похоже, был виноват не более, чем я незадолго до него.

– Мы прошли прямо в квартиру господина Рони и там нашли ваше письмо с приглашением прибыть сюда. Мы немедленно и отправились прямо сюда.

– Возможно, что мадемуазель уже вернулась, и они где-нибудь поблизости. Оставайтесь здесь и глядите в оба, а я сейчас пойду и посмотрю. Позвольте одному из ваших людей пойти со мной.

Он кивнул головой в знак согласия. Будучи от природы человеком, равно готовым как давать приказания, так и получать их, он успокоился. Я же стремглав сбежал по лестнице в сопровождении его слуги и минуту спустя был на улице Сен-Дени. День клонился к вечеру. На узких улицах было уже почти темно. В жителях, которые бродили по улицам, или стояли у своих дверей, сплетничая с городскими кумушками, замечалось то же оживление, что и утром. Как ни был расстроен, я не мог не обратить внимания на печаль, написанную на всех лицах, вероятно, по случаю близкого отъезда короля. Минут через пять мы дошли до квартиры господина Рони. Я постучал в дверь, признаться, довольно нетерпеливо и с весьма малой надеждой на успех. Однако не прошло и минуты, как дверь отворилась, и я увидел перед собой Симона Флейкса!

Узнав меня, он попятился назад с искаженным от страха лицом и отступил к самой стене, подняв руку, вооруженную пистолетом.

– А, вот наконец ты, негодяй! – воскликнул я, едва сдерживаясь. – Сию же минуту говори мне, где мадемуазель? Иначе, клянусь Богом, я забуду, чем обязана тебе моя мать, и тебе придется плохо!

В первое мгновенье он злобно взглянул на меня, оскалив зубы, и как будто хотел ответить отказом, но затем одумался и угрюмо указал рукой вверх.

– Ступай вперед и постучи в дверь! – сказал я, касаясь рукоятки моей шпаги.

Испуганный моей решимостью, он повел нас в ту самую комнату, где в первый раз застал нас Рамбулье. Остановившись перед дверью, он тихонько постучал. В ответ послышался резкий голос, приглашавший нас войти. Я отворил задвижку, вошел в комнату и запер дверь изнутри.

Мадемуазель, все еще одетая в свою амазонку, сидела на стуле перед очагом, в котором весело трещал недавно зажженный огонь. Она сидела спиной ко мне и не повернулась, когда я вошел, но продолжала с рассеянным видом играть завязками маски, лежавшей у нее на коленях. Фаншетта стояла позади, вытянувшись во весь рост и сложив руки с таким видом, что я сразу догадался, в чем дело: она не одобрила последней прихоти своей госпожи, в особенности же неосторожности, с которой она решилась вторично, в сопровождении столь незначительной охраны, как Симон, отправиться туда, где ей пришлось уже столько выстрадать. Я еще более утвердился в своем предположении, увидя, как прояснилось угрюмое лицо служанки при виде меня, хотя она встретила меня таким небрежным кивком головы, который можно было принять за все что угодно, только не за знак благосклонности. Она слегка тронула за плечо свою госпожу и сказала:

– Здесь господин де Марсак.

Мадемуазель повернула голову и, продолжая греть у очага протянутые ноги, оглядела меня утомленным взглядом.

– Добрый вечер! – промолвила она.

Это приветствие показалось мне таким кратким и пошлым после всего испытанного нами, не говоря уже о двусмысленном прощании нашем, что приготовленная речь замерла на моих губах: я только глядел на нее в замешательстве и смущенно молчал. Все лицо ее было бледно, за исключением губ. Глаза, окаймленные темными бровями, глядели строго и, вместе с тем, утомленно. И снова, при взгляде на нее, у меня не только словно отнялся язык, но и весь мой гнев внезапно пропал. Хотя я только что стремглав взбежал сюда с намерением разнести всех и вся, но едва очутившись перед лицом девушки, забыл и про свое новое платье и меч, и про звание, которое уже носил при дворе: меня внезапно охватило то сознание моего ничтожества, которое я каждый раз испытывал в присутствии ля Вир.

– Добрый вечер, мадемуазель, – вот и все, что я мог сказать ей.

Заметив, без сомнения, производимое на меня действие, она несколько минут не прерывала молчания, еще более усиливая мое замешательство. Наконец она сказала равнодушно:

– Фаншетта! Быть может, господин де Марсак хочет сесть? Подайте ему стул. Боюсь, что после его