вызывали у него удивление. Колин Мей подарил этой женщине значительную сумму денег — или Майкл так считал, — а потом умер, неожиданно заболев.

Люку это не нравилось.

А потом, через пять долгих лет, всплыл на поверхность этот дневник. Почему? Впоследствии он был оставлен в таком месте, где его могли найти, и если так, это делало Фитча просто пешкой в игре. Хотелось ли еще кому-нибудь нарочно унизить Мэдлин?

Предполагалось, что Элис Стюарт имеет доступ в дом как гостья. Она могла взять дневник в любое время за эти пять лет, прошедших после смерти ее родственника. Положить дневник там, где его найдут, — дело несложное, и, честно говоря, этот поступок казался направленным нарочно против Мэдлин. Эта мысль пришла ему в голову, как только он узнал, как Фитч завладел дневником. Посылка чулок и подвязок тоже казалась злонамеренной, но в действительности, не опасной. Оглядываясь назад, можно сказать, что это скорее был поступок мстительной женщины.

Майкл хочет, чтобы он поговорил с Мэдлин. Люку все больше казалось, что откладывать этот разговор скорее всего не стоит.

Он поспешно закончил свой туалет, натянул сухие сапоги и велел подать карету. Не прошло и четверти часа, как он уже выходил из кареты под противный моросящий дождик, и не думая о том, что уже довольно поздно и что его могут увидеть, быстро поднялся по ступеням и постучал в дверь молотком.

Хьюберт, дворецкий Мэдлин, открыл дверь и отступил на шаг, поклонившись с чопорным смирением.

— Милорд Олти. Прошу вас, входите, иначе промокнете. Я доложу о вас.

Люк вошел в великолепный холл, отчасти с удивлением глядя на выражение лица дворецкого. Неужели вся прислуга Мэдлин знает, что он ее любовник? Да, наверное, это так.

— Благодарю вас.

Почему он решил, что нужно так срочно; нанести ей визит? Он и сам не знал, но нутром чувствовал, что это так. Майкл никогда не ввязывается в мелкие интриги. Одного его интереса было достаточно, чтобы заставить Люка поговорить с Мэдлин как можно скорее.

— Один момент, сэр.

Люк нетерпеливо ждал, не зная даже, что скажет, когда у него появится возможность расспросить ее обо всем; в голове у него появлялись и исчезали мысли насчет того, почему она внезапно оказалась связанной с возможным шпионажем, обманом и, быть может, даже убийством.

Ей может грозить опасность.

В холл вышел не Хьюберт, но, к величайшему удивлению Люка, его старшая сестра, которая бросила на него взгляд и рассмеялась весело и мелодично.

— Я нарисовала ее, — объяснила Регина, когда лакей поспешил подать ей легкий плащ.

Господи, что здесь происходит?

— Что вы здесь делаете, Регина? — спросил он и, взяв плащ у лакея, накинул ей на плечи.

— Говорю же, я ее нарисовала. — Она пригладила волосы и улыбнулась, глядя на него с понимающим видом. — Мне захотелось зайти и узнать, понравился ли ей мой подарок.

— Я никогда не вмешивался в вашу жизнь, — сухо сказал он, хотя и знал, что, если станет упрекать старшую сестру в ее импульсивных поступках, это не доведет до добра.

— Я никогда не нуждалась в этом, — спокойно возразила она, не обращая внимания на лакея и Хьюберта, который вернулся и теперь стоял в ожидании. — А у вас, напротив, есть слабости, на которые нужно обратить внимание.

Она вышла на улицу, где моросил отвратительный вечерний дождь; на лице ее сохранялась улыбка, которая вызвала у него большие опасения. Есть ли что-то более чреватое опасностями, чем две близкие тебе женщины, которые говорят о тебе в твое отсутствие?

Он очень сомневался в этом.

Все усложнялось до крайности.

Но все-таки это было совсем не так сложно, как непонятная история с дневником. Люк пошел за Хьюбертом в парадную гостиную, где Мэдлин все еще сидела в изящном кресле, обитом темно-синим бархатом, и на губах ее блуждала полуулыбка.

— Добрый вечер, милорд. Я несколько удивлена вашим приходом, но, очевидно, сегодня день сюрпризов.

Ему оставалось только воображать, что она и Регина могли наговорить друг другу.

— Почему же вас удивил мой приход?

Хьюберт удалился и тактично закрыл за собой двери, хотя его об этом не просили.

Да, все слуги знают. Наверное, знает весь Лондон.

— Потому что вы никогда не наносите визитов вечером.

Это правда. Ему обычно приходится пробираться через заднюю дверь под покровом ночи.

— Мне нужно поговорить с вами, — сказал он, стараясь не обращать внимания на охватившее его раздражение — иррациональное, конечно, — из-за того, что он не может войти через парадную дверь, как любой другой посетитель.

Но ведь он может, если захочет.

Но хочет ли он?

Увы, кажется, хочет. Хочет приходить днем, присылать цветы, дарить драгоценности, просыпаться в ее объятиях….

— О чем?

На Мэдлин было простое синее платье, хорошо сочетавшееся по цвету с обстановкой гостиной. Взгляд ее был прям, тело как будто расслаблено, но он почему-то понял, что это не так.

— О чем? — переспросил он, потеряв нить разговора, потому что взгляд его был прикован к ней.

Любовь ли это? Когда это случилось с ним в первый раз, все было иначе. Ослепительная, жаркая, та любовь была неотъемлема от трагедии войны, от опасности и запретного желания… Он был тогда моложе, был большим идеалистом, а темноволосая Мария, с ее огненным темпераментом, смуглой и яркой красотой, была полной противоположностью его сдержанной любовнице-англичанке. То, что происходило с ним теперь, походило на плавание по спокойной реке, теплой и полноводной, под солнцем, сияющим в небе, под шепот ветерка в зеленой листве деревьев на берегу…

Происходившее с ним теперь не давало прошлому вернуться. Ничто не могло уничтожить это прошлое, но, может быть впервые, Люк понял, что прошлое можно отставить в сторону. Боль, чувство вины, ужас…

— Вы сказали, что вам нужно поговорить со мной.

Он обрадовался, что она прервала его грезы, потому что не хотел идти по той темной тропе мучительных воспоминаний.

— Расскажите мне об Элис Стюарт, — повелительно проговорил он голосом более резким, чем собирался.

— Об Элис? — Мэдлин внимательно смотрела на него, широко раскрыв глаза, явно в полном недоумении. — А что вы хотите узнать?

— Все.

— Зачем? — прищурилась она.

— Я объясню, но сначала расскажите, что вы о ней знаете.

Мэдлин задумалась, хмуря ровные брови.

— Она несколько лет не жила в Англии и вернулась совсем недавно. Мы с ней не очень близкие приятельницы, хотя она и родственница Колина. Вряд ли я могу сообщить вам что-либо важное.

— Могла ли она знать о дневнике?

Мэдлин отпрянула, ее тонкие брови сдвинулись.

— О дневнике Колина? Я… я не знаю. Она, конечно, заходила ко мне по возвращении в Англию. Мы, естественно, говорили о Колине. Возможно, я упомянула о его дневнике. Она знала о его склонности записывать свои мысли — у них в семье все этим занимаются. И что же?

— Где она была до того, как появилась в Англии?

— Я точно не знаю. Эго что, допрос?