Трое мужчин с изумлением уставились на нее.

— Неужели вы интересуетесь скачками? — спросил Роберт.

— Нет. Лошадьми. Мой брат выращивал чистокровок… — Взглянув на их лица, она засмеялась коротким сухим смешком, словно курица прокудахтала. — Вы, очевидно, воображаете, что я, отдыхая после обеда, читаю библию, мистер Блэр! Или, быть может, книгу по черной магии? Ошибаетесь, я выписываю газету, где ежедневно одна страница посвящена бегам и скачкам. Поэтому-то я и не советую Стэнли ставить на Бали-Буджи. Если какая-нибудь лошадь и заслуживала такого идиотского имени, то именно эта.

— А на кого тогда ставить?

— Уж если вы непременно собираетесь делать такую глупость, как играть на скачках, то лучше ставьте на Комински.

— Комински! — воскликнул Стэнли. — Но там крупные ставки!

— Вы, конечно, можете потерять свои деньги и делая ставки поменьше, — сухо сказала она. — Идемте, мистер Блэр.

— Ладно, — согласился Стэнли. — Пусть будет Комински. А десятая часть выигрыша — вам.

По сравнительно безлюдной Син-Лэйн они вышли на оживленную магистраль, и у Роберта было ощущение, будто он этим ясным, солнечным утром очутился на улице мало того что беззащитным, но еще и неодетым. Он краснел за себя, ведь рядом спокойная и равнодушная шла Марион, и он надеялся, что она не заметит этого его состояния. Он пытался болтать как ни в чем не бывало, но вовремя вспомнил, как легко и безошибочно Марион умела угадывать его душевное состояние, и понял, что вряд ли ему удастся держать себя естественно.

В кафе отеля было пусто, если не считать одинокого официанта, подбиравшего мелочь, оставленную на столике Беном Карлеем. Когда они уселись вокруг черного дубового стола, на котором красовалась ваза с желтофиолями, Марион спросила:

— Вам известно, что нам вставили стекла?

— Да.

— Вы что, подкупили их? — поинтересовалась Марион.

— Нет, просто сказал, что стекла выбили хулиганы. Если бы стекла выбило ветром, грозой, возможно, до сих пор их бы не вставили. А хулиганы — это другое дело, с хулиганством следует бороться. Поэтому-то у вас и новые стекла.

Роберт и не узнал бы, что голос его звучит не так, как обычно, если бы Марион, вглядевшись в его лицо, не спросила:

— Что-то случилось?

— Боюсь, что да. Я как раз собирался сегодня приехать к вам и рассказать. Именно теперь, когда газете «Эк-Эмма» приелась история Бетти Кейн, за дело взялась газета «Уочман».

— Великолепно, — сказала Марион. — «Уочман» выхватывает факел из ослабевших рук «Эк-Эммы». Просто очаровательно!

— Очевидно, у вас есть осведомители в редакции «Уочман», мистер Блэр? — спросила старая дама.

— Нет, это мне сказал Невил. Редакция собирается напечатать письмо его будущего тестя епископа Ларборо.

— Ого, — хмыкнула миссис Шарп, — Тоби Бирн!

— Вы его знаете?

— Он учился с моим племянником, сыном брата, у которого был конный завод. Итак, Тоби Бирн. Значит, он не изменился.

— Судя по вашим словам, он вам не нравится?

— Я его едва знаю. Однажды он приехал на каникулы вместе с моим племянником, но с тех пор его больше не приглашали.

— Да ну?

— Он узнал, что мальчики при конюшне должны вставать на заре, и пришел в ужас. Заявил, что это рабовладельческий строй, и отправился уговаривать ребят бороться за свои права. Если они объединятся, сказал им Тоби, то ни одна лошадь не выйдет из конюшни раньше девяти часов. Мальчишки, конечно, подняли его на смех и еще годы спустя вспоминали его советы…

— Видно, он не изменился, — заметил Роберт. — Чем меньше он знает о существе дела, тем больше суетится. Невил предупредил меня, что говорить с ним бесполезно, и все же я позвонил ему вчера вечером и со всей возможной тактичностью объяснил, что дело это весьма сомнительно и что своим письмом он повредит двум женщинам, возможно, ни в чем не виновным. Куда там! Мне напомнили, что «Уочман» существует именно для свободного выражения мнений, и намекнули, что я пытаюсь этому свободному выражению помешать. Поэтому я спросил, как он относится к линчеванию, ибо, мне кажется, что именно это его идея… Спросил, конечно, после того как понял, что говорить с ним бесполезно.

Он принял чашку кофе из рук Марион.

— Он, кажется, богат, Тоби Бирн? — поинтересовалась миссис Шарп.

— В этом повинна компания «Коуан Крэнбери соус».

— Да, да, жена. Я и забыла. Вам сахару, мистер Блэр?

— Между прочим, вот два ключа к вашим воротам. Один, если не возражаете, я оставлю себе. Второй, по-моему, будет правильно отдать полиции, пусть время от времени делают обход. Могу также сообщить вам, что теперь в вашем распоряжении имеется частный сыщик. Некий Алек Рамсден.

— Никто не узнал фотографию, опубликованную в «Эк-Эмме», и не написал об этом в Скотленд- Ярд? — спросила Марион. — Я так на это надеюсь!

— Пока еще нет. Но будем надеяться. С помощью Бога и Алека Рамсдена мы победим.

Она внимательно взглянула на него.

— Вы в самом деле в это верите? Верите в конечную победу добра?

— Верю.

— Почему?

— Сам не знаю. Потому, быть может, что иной выход для меня был бы просто невыносим.

— Моя вера в Бога была бы крепче, не дай Бог Тоби Бирну стать епископом, — добавила миссис Шарп. — Кстати, когда появится письмо Тоби?

— В пятницу, утром.

— Жду с нетерпением! — сказала миссис Шарп.

Однако во вторую половину дня пятницы Роберт уже не был так уверен в конечном успехе.

И покачнуло эту веру вовсе не письмо епископа, появившееся утром на страницах «Уочмана».

Дело в том, что его милость несколько переборщил. Епископ писал, что «Уочман» всегда боролась против насилия, никогда не являлась его защитником, однако бывают случаи, когда насилие свидетельствует о глубоком социальном беспокойстве и негодовании. Как, например, в недавнем деле Наллабед. (Дело это заключалось в том, что два вора, явившись в дом с целью украсть опаловый браслет и не обнаружив его, в знак протеста убили семь человек, мирно почивавших в своих постелях.)…Бывают минуты, когда люди сознают свою беспомощность в борьбе со злом, и в такие минуты наиболее страстные натуры не могут удержаться от личного протеста, что, в сущности, и неудивительно. (Роберт подумал, что вряд ли Билл и Стэнли сообразят, что под «страстными натурами» подразумеваются самые обыкновенные хулиганы, а под «личным протестом» — разбитые стекла первого этажа дома Фрэнчайз.) Свою эпистолу святой отец заключал такой сентенцией: согласно английским традициям должна торжествовать справедливость, и торжество ее должно быть зримо каждому, арена для этого — открытый суд.

— Интересно, неужели он впрямь надеется принести пользу полиции, побуждая ее начать дело, явно обреченное на провал? — спросил Роберт Невила, который читал письмо, наклонившись над плечом Роберта.