15. Из Индии в Турцию принесена новая зараза — колера морбус, происхождение и течение неизвестно + существующая уже чума.
16. Слышал в трактире любопытный анекдот о способе казней при генерале Ермолове. Повесили муллу в виду всего города за ноги. Сей был оставлен для позорища народу. Полагая, что казним за разноверие, обещался есть свинину. К концу полудня лишился зрения и, раскачавшись, ухватился руками за перекладину, сел на оную. Был стащен. По докладу генералу Ермолову был повешен наконец за горло.
Рассказчик — грузинский чиновник. «Еще многое увидим». Ныне вешают за горло.
17. Жалованье выплачено. А. С. Г. молчит о дальнейшем движении. Остановка в Тифлисе долговременная. Причины неизвестны. La jeune personne Daschinka? Впрочем, мне нет до сего дела. Имел столкновение с М(альцовым). Слуга Александр — развратный молодой человек, коего не то что везти в Персию, но должно бы выгнать из дому тотчас же. Причины расположения А. С. Г. непонятны. Едва ли не самое неприличие слуги и вздорный его характер.
18. Был утром в немецкой колонии. Составлена par exellence[59] из сектаторов города Виртемберга. Живут 14 лет. Помнят отечество, но привыкли. Был угощен добрым немецким пивом. Любопытный анекдот. В одном доме находилась молодая девица лет 19, которая, быв похищена, бежала из персидского плена при помощи родственников. Пасмурный вид, в семействе чужая. С негодованием отвергает скудный достаток и со слезами вспоминает жизнь в гареме. Дика.
19. Писем из С.-Петербурга нет. Господин маркиз весьма услужлив, подарил кинжал, впрочем не имеющий цены. Нужно полагать, что желает выведать об А. С. Г.
— Как жаль, что вы не играете в карты, доктор.
— Я играю, но с болваном.
20. Графиня и Maltzoff. Порча нравов, как во времена маркизов, но более тайно. Крайне слаб в филозофических науках, не мнит (?) и слывет филозофом. Чуть ли не считает меня за лицо комическое.
21. Слух, что выезжаем на военный театр к шефу. Сожалею о согласии. Подвержен нервическому страху выстрелов. Спросил о петербургских словах: «несуществующее государство». — Ответ: Оно скоро, м. б., осуществится.
Дружба и занятие А. С. с губернатором, г. Завилейским. Слуга Александр был открыт в девичьей комнате, где имел обыкновение ночевать, и, по просьбе графини, высечен, но, по просьбе А. С., — слегка.
22. А. С. играл вальс собственного сочинения. Я сказал о музыке как об искусстве непонятном, но действующем на организм.
Возражение А. С.:
— Я от музыки, как от женщины, требую изящности и легкости. Поэзия — дело другое.
Указал ему на счастливую фигурацию: сами пальцы набрели на нее, не вымышлена, но случилась в пальцах. Повторение в параллельном мажоре доказывает руку опытную, драматическую.
Но presto![60] presto в средней части! В вальсе! Верх внезапности! Прыжок! варварство!
Слушал внимательно. Отнесся:
— Почему при ваших многообразных сведениях вы остаетесь неизвестны, мой милый доктор?
— Затем что их много.
Улыбка и потом некоторое недовольство.
— Доктор, вы не понимаете: я люблю дорогу, серые шинели, простую дорогу. А вечером — тепло и танцы.
К чему сказано, точно не понимаю.
Четвертый день ходит в туземном кафтане. Жалоба на болезненность дыхания. Предписал холодные водяные обтирания.
23. Получил письмо из СПб. Жаркое лето и множество театральных развлечений. А. С. в разговоре о Персии: «мое политическое изгнание». 100 р. сер. + прежде бывших 150 = 250. Теплота изгоняется теплотой: объяснение бараньих шапок у туземцев. Много смеялся уличной драке двух старцев.
24. Сказано А. С. о маркизе С.
Побледнел, сжал губы, сделался страшен и как бы в беспамятстве от бешенства. Через полчаса — музыка, смех, читал на память стихотворения.
3
Ему нравилась возможность выбора и безусловное покорство Нины.
Он смотрел на Дашеньку и на Нину, сравнивал их, и доступность обеих, о которой никто, кроме него, не знал, успокаивала его. Нина взмахивала ресницами на малейший его взгляд и тотчас же беспрекословно шла играть с ним на фортепьяно. Все подготовительные периоды кончились, и ему нравилось еще и еще оттягивать их. Ему нравилось, что доктор Аделунг с тревогою посматривал на него, а Мальцов, как неопытный, был доволен, словно он получил назначение не в Персию, а в Тифлис — к Елизе. В этом странном состоянии, на внезапной, непонятной для самого себя, тифлисской остановке, он часами просиживал над фортепьяно, словно старался извлечь из клавиатуры нечто совершенно ясное, решительное, рассеянно глядел на Дашеньку и ужасал Прасковью Николаевну.
Вдруг он, все так же свободно и легко, промурлычет на фортепьяно и скажет ей: «Я хочу поговорить с вами», — и поговорит… о Дашеньке, а не о Нине, из одной рассеянности.
Ей уже нечто подобное снилось.
Завилейский писал, писал — и, когда встречался с Грибоедовым и пробовал говорить о проекте, Грибоедов говорил, даже как бы сочувствуя:
— Это очень любопытно.
Он был вежлив невыносимо.
4
Вечером он вышел из ахвердовского дома.
Прямо под ногами, внизу, на плоской кровле, двигались тени — плясали женщины под глухое подземное ржанье барабана — доли. Он оглянулся.
К забору, прямо против Нининой светелки, прижалась какая-то тень. Грибоедов рассмотрел пышный галстук. Молодой асессор смотрел на Нинино окно.
Грибоедов рассердился. Он хотел подойти к асессору и прогнать его, сказать, что это неприлично. Асессор его не замечал. Но, увидев асессорово лицо, Грибоедов остановился. Это было человеческое лицо невысокого пошиба, с усиками и баками, но оно так тянулось к свету в окошке, так забыло о самом себе, что Грибоедов сам стал смотреть в Нинино окошко. Там мелькали иногда: лоб, волосы, видны были движущиеся руки, но всего лица, всей фигуры не было видно. Нина в окно не посмотрела ни разу, она была чем-то занята.
То, что было в комнате, внутри простою фразою: «Подай мне, Дашенька, ту книгу» или: «Мне надоело, Дашенька, мое платье», — то здесь, в обрывках и со стороны, получало особое значение.
И, глядя на полуоткрытый рот асессора, он догадался, что Нина необыкновенно хороша. Он знал об этом. Теперь он это понял. Барабан внизу бил глухо, безостановочно.
Он стоял как вкопанный.
Какой вздор Дашенька.
Только Нина существует.
5
Утром доктор Аделунг сказал ему о маркизе Севиньи, что заметил, как маркиз и один неизвестный ему чиновник, с которым доктор встретился у господ Кастеллас, следят за ним.
В час дня прибыла почта и привезла письмо от Фаддея. Фаддей писал о гневе Родофиникина.
В два часа дня он был у Завилейского, заставил прочесть весь доклад, сам написал две последние страницы и все исправил. Тут же Завилейский отдал писарю переписать доклад в трех списках. В три часа дня Сашка на базаре покупал верховых и вьючных лошадей. Он долго смотрел им в зубы, потом давал пинка лошадям в живот и так туманно, оголтело смотрел в
