– Я закончил, – вдруг говорит Нико и садится.

– Приступим к перекрестному допросу, – объявляет Ларрен.

Едва встав с места, Сэнди начинает говорить. Лицо его строго.

– На кого вы сейчас в прокуратуре работаете, мисс Мартинес?

– Как это – на кого работаю?

– Чьи бумаги печатаете? У чьих телефонов дежурите?

– Я теперь работаю с мистером Мольто.

– С этим джентльменом? С одним из обвинителей? – Евгения кивает. – Когда мистеру Сабичу пришлось взять отпуск из-за этого судебного расследования, мистер Мольто занял его должность – верно я понимаю?

– Совершенно верно, сэр.

– Эта должность считается в прокуратуре высокой и влиятельной – так?

– Человек, занимающий эту должность, у нас второе лицо.

– Ваша честь, – говорит Сэнди, – свидетельница является подчиненной мистера Мольто и не может быть объективной. Я требую отвода.

Ларрен улыбается, но отвод отклоняет. Судебный стенограф зачитывает вопрос, и Евгения отвечает на него утвердительно. В своем вступительном слове Сэнди лишь коснулся выборов и смены руководства в прокуратуре. Это его первая попытка поднять вопрос о соперничестве из-за должности заместителя окружного прокурора.

– В ходе расследования по делу мистера Сабича не просил ли мистер Мольто ответить на вопросы о характере отношений между мистером Сабичем и мисс Полимус?

– Я не совсем понимаю, сэр.

– Вы беседовали в мае с сотрудником Гленденнингом.

Том сидит за столом обвинения. Он в форме.

– Беседовала, сэр.

– Вы, разумеется, знали, что мистер Мольто придает особое значение расследованию по делу мистера Сабича?

– Догадывалась.

– И тем не менее, мадам, вы не сказали сотруднику Гленденнингу, что слышали, как мистер Сабич назвал мисс Полимус «мой ангел». – Сэнди говорит это с подчеркнутой холодностью. В руках у него докладная Гленденнинга, и он готов уличить свидетельницу в даче ложных показаний.

Евгения понимает, что попалась. Она растерянно оглядывается, плечи у нее обвисают. Бедная, не сообразила, что защита разузнает, что она говорила прежде.

– Да, сэр, не сказала.

– Вы не сказали сотруднику Гленденнингу, что мистер Сабич говорил мисс Полимус ласковые слова, – правильно я понимаю, мадам?

– Правильно, сэр. – Я сотни раз видел у свидетелей такой жалкий вид. – Я ему ничего не сказала.

Сэнди подходит к Евгении поближе:

– Мадам, разве пять минут назад вы не утверждали, что мистер Сабич назвал мисс Полимус «мой ангел»?

Евгения выпрямляется, изображая неприступность.

– Ничего такого я не утверждала, – говорит она громко.

Некоторые присяжные смущенно отворачиваются, один смеется.

– Та-ак… – протяжно произносит Сэнди тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Скажите, мисс Мартинес, когда теперь звонят мистеру Мольто, вы слушаете его разговоры?

– Нет, – презрительно отрезает Евгения.

– Вам, конечно, приходится послушать, кто звонит, и ни секунды дольше, не правда ли?

Евгения стоит перед выбором: либо говорить, что не слышала, какими словами мы обменивались с Каролиной, либо признать, что подслушивала наш разговор. Она хорошо знает служебные порядки. В результате такого признания она потеряет теплое местечко.

– Значит, все, что вы слышали, вы услышали за одну-две секунды?

– Верно, сэр.

– Но вы сказали, что мистер Сабич и мисс Полимус «обменивались любезностями». Разве это не ваши слова?

– Мои, сэр.

Сэнди подходит к Евгении поближе. У Евгении крупные черты лица, всегда недовольного, и весит она килограммов восемьдесят. Даже нарядившись для выхода в люди, она производит невыгодное впечатление. Ее кричащее платье слишком тесно и туго облегает пышные формы.

– Эти ваши слова основываются на собственном опыте? – говорит Сэнди с каменным, как у игрока в покер, лицом, но кое-кто из присяжных улавливает намек и улыбается. Только у убийцы бывают такие холодные глаза, как сейчас у Евгении.

Сэнди не ждет ответа.

– Вы говорите, что разговор о встрече на квартире мисс Полимус происходил в сентябре?

– Да, сэр, в сентябре.

– А вы не припоминаете, что мистер Сабич и мисс Полимус в то время вместе вели одно дело?

– М-м… – тянет Евгения.

– Неужели не помните? «Дело миссис Макгафен»? Она издевалась над своим маленьким сынишкой – сдавливала ему голову тисками, прижигала ягодицы сигаретой. Неужели не помните, что мистер Сабич добился сурового наказания этой… – Сэнди умолкает, словно бы подыскивая слово, – …этой женщине.

– А-а, что-то было в этом роде, припоминаю.

– В своих разговорах с мистером Мольто вы не вспоминали тот процесс?

– Я протестую!

Ларрен задумывается.

– Я снимаю вопрос, – говорит Сэнди. Он достиг своего. Мольто сегодня явно не везет. У него есть ярлык от вещественного доказательства, но нет самого предмета. Он подбил свидетельницу на дачу ложных показаний.

– Мисс Мартинес, вы, случаем, не помните, какая у нас была погода в прошлогодний День труда и ближайшие к нему дни?

Евгения хмурит брови. Ей порядочно досталось от этого строгого адвоката, поэтому она старается правильно ответить на вопрос, тем более что вопрос пустяковый.

– Жутко жарко было, до тридцати пяти градусов доходило.

– Верно… Скажите, помещение прокуратуры снабжено кондиционером?

Евгения фыркает:

– Снабжено, если верить хозяйственникам.

По залу прокатываются смешки. Смеется судья, смеются присяжные, смеется публика. Даже строгий адвокат улыбается.

– Полагаю, что в такую жару вы на работе не задерживаетесь?

– Само собой.

– А вот прокурорам приходится задерживаться, когда у них процесс, не так ли? – Евгения настораживается. – Думаю, вам не раз приходилось наблюдать, что заместитель окружного прокурора засиживается по вечерам, чтобы подготовиться к заседанию суда на следующий день.

– Да, он засиживался.

– Мадам, а где душным вечером предпочли бы работать вы сами – в прокуратуре или там, где есть кондиционер?

– Протестую, – говорит Нико.

– Протест отклоняется.

– Вам, конечно, было неизвестно, есть ли в квартире мисс Полимус кондиционер?

– Откуда мне это знать, сэр?

– Но вы знаете, что от прокуратуры до набережной рукой подать, тогда как до дома мистера Сабича в Ниринге надо трястись на автобусе?

– Знаю, сэр.

Что бы ни думали присяжные о мисс Мартинес, пятнадцатиминутные показания следующей свидетельницы превращаются в настоящий фарс.

Миссис Крапотник – вдова. Она не говорит, от какой болезни умер мистер Крапотник, но нетрудно предположить, что без нее тут не обошлось.

Миссис Крапотник – пышнотелая дама, ярко накрашенная и обвешанная украшениями. Ее рыжеватые волосы торчат, как нестриженный куст. С такой не каждый справится. Вместо того чтобы отвечать на вопросы, она говорит что взбредет ей в голову. Рассказывает, что покойный мистер Крапотник владел двухэтажным домом, который он купил по случаю на берегу реки, когда там и набережной не было, а была, как выразилась свидетельница, «мусорная свалка», кроме того, он самолично руководил ремонтом и отделкой дома.

– Он у меня все наперед видел. Предсказывал, что будет, право слово. Когда мы пришли смотреть дом, что там было, вы не поверите, мистер Делягарди! …Вас ведь Делягарди зовут, правда?

– Дель Ла-Гуарди, – поправляет ее Нико и воздевает очи к небу, словно молит высшие силы о помощи.

– Такая вонь стояла. Я не брезгливая, но меня, неудобно говорить, чуть не вырвало. Право слово, чуть не вырвало.

– Мадам… – который раз тщетно пытается остановить ее Нико.

– А ведь супружник мой всего водопроводчиком был. Кто бы мог подумать, что он станет по недвижимости кумекать.

Наконец в россказнях миссис Крапотник прозвучало имя Каролины. Почти десять лет назад она стала их жиличкой. Занимала комнату на втором этаже. Чета Крапотник жила на первом. Потом часть дома арендовал жилищный кооператив, и Каролина внесла свой пай. «Откуда у мелкого служащего органов правопорядка такие деньги, чтобы снимать квартиру в доме на набережной? Ведь за учебу на вечерних юридических курсах ей тоже приходилось платить», –