миг сделать, последнее движение решительно невозможно, это должно помутишься. Варенька потрогала Чижику за ногу, утверждаясь, что это она, а не проклятый сон. С груди Чижика спорхнула фотография. Половина фотографии: та! Из парка, где Варя с Арькой, только Варя отрезана ножницами, а Арьку, значит, Чижик припрятала на последнем вздохе. Ну надо же как.

На эвакуацию Понькин запрыгнул первым и разместился на лавке у кабины полуторки. Тут и теплее, и укромнее, меньше будут глазеть, когда перекусывать. Ехать было поначалу страшно, машина прыгала, ветер пробирался несмотря на отличный тулуп, да и вода под колесами, глубина ледяная. Первый час дрожал историк, потом съел снотворную таблетку: чему быть, тому не миновать. Очнулся среди паники: бомбой пробило лед прямо перед машиной, и грузовик скользил тонуть в Ладогу.

Пассажиры орали, неуклюже одетые и замотанные под завязку, прыгали через борт. Понькин проявил реакцию и силу, рванул, расталкивая, и смог растолкать, благо другие были больше женщины-дети. Уже почти достиг борта, как вспомнил портфель (старый взял, школьный от сына, бросовый): там ведь не только хлеб-сыр, там золото-брильянты от сына для жизни Понькина и пакет побольше брильянтов для передачи нужным людям. За брильянты сын убьет! Понькин рванул обратно. Нет портфеля под лавкой! Это машина накренилась и портфель перекатился. Понькин туда. Машина накренилась в другую сторону, портфель прямо мимо проехал. Понькин остался уже один в кузове. Ему кричали. Понькин схватил портфель, в это время лед крякнул совсем и машина ухнула в озеро, в подводное царство.

Спасшиеся (а только Понькин не спасся) стояли вокруг полыньи и смотрели вниз: из-под воды волшебным образом били два столба света от невыключенных фар, постепенно затухая, исчезая, тая, кончаясь.

Очень красивый в этой модной рубахе, кудри кудрявятся, волевое уверенное лицо, глаза ясные: сейчас вдруг Вареньке почудилась в глазах Арьки небывалая наяву жесткость, а в лице — легкая толика не просто уверенности, а самоуверенности. Арвиль Рыжков. Победитель и чемпион. Все за ним хвостились, вот и Чижик, погляди ж, тайно, а он выбрал ее, Варю. А только ли ее? Вот однажды Зину Третьяк он назвал «роскошной женщиной» с намеком на такую усмешечку. На очень такую кривую усмешечку! Хорошо ли я знаю тебя, любимый Арька? Где ты сейчас? Твердые губы, какой они формы, как описать? С чем сравнить? Как чайка в полете. Если долго всматриваться, начинают казаться чужими и незнакомыми, неужели это их я целовала? Эти виски, щеки, нос — я трогала их? Жив ли ты, милый? Жива ли я? Что же такое. Нет-нет-нет. Невозможно. Нетерпимо и невыносимо. Ничего не может быть, ничего, никогда.

В коридоре ЭЛДЭУ Максим поддерживал Варю под локоть, утешал про Чижика, в это время навстречу шкандыбал повар. Увидел их и подмигнул Максиму: по свойски так, хамовато. Максим рассвирипел. В тот же обед взял замер закладки по всем блюдам. В супе было меньше полнормы, от мясных котлеток повар отсоединил 40 процентов, вместо договоренных 10-ти, от каши 35 процентов отсоединил, лишь чайная закладка была божеской, отсоединено 20. Максим вызвал директора.

— Это надо ведь! Как так! — всплеснул тот и состроил горестную физиономию.

— Это я вас спрашиваю — как так?

— Боюсь я повара, Максим Александрович… — зашептал директор. — Повар меня убить грозился и говорил, что у него покровитель в Большом доме высокий чин и ему не будет ничего.

— А я не высокий чин в Большом доме? — уязвился Максим.

— У него, кажется, выше…

— Хорошо, — вытащил пистолет Максим. — Пристрелю его на месте преступления… чтобы никакой чин вмешаться не смог.

— Товарищ полковник, — вцепился директор, — а может не здесь? Сами понимаете, тут ученые, люди впечатлительные…

Максиму и самому уже другая идея пришла.

— Хорошо, не здесь.

Вареньке снилась песня без зрения. Доносилась, как из седого тумана.

Серебряный маленький голосок, знакомый, звучал прямо в ушах, будто бы наяву.

Это был голос малявки Лизы. Подавала она его редко, но он был такой серебряный, что не узнать невозможно. Варя тревожно проснулась. Нет, квартира тихая, только мама мерно бубнит. Надо же, песня приснилась, с музыкой и словами. Что же она такое поет? — про мамочку. Нет, не поет, вокруг тихо, это только во сне. Интересно, она еще там, во сне, песня? Варя заснула. Песня была там.

Голосок зазвучал резче, пронзительнее, что Варя снова проснулась. Что же, что же? Тишина полная. Мама даже не бубукает. Это нервы все, нервы, Варя, — уговаривала себя Варенька. Нервы и фантасмагории. Что за сон без зрения, только со звуком? — болезненный, обманный! Заснула.

Голос звучал совсем в перепонку, рукой подать. Варенька вскочила. Теперь были дрова, в комнате