вестибюль Эрмитажного театра, за портьеру, которая легко отодвигалась. Тщательная дверь: от нее, правда, ключа не было, пришлось взломать. Со стороны вестибюля ничего не видно, дверь за портьерой прилегает заподлицо. То, что доктор прописал… товарищу Кирову. Максим, может, в глубине и не хотел его смерти, и надеялся, что ход приведет в никуда, да и вообще — оставить бригаде добытые у Гужевого миллионы, и пусть идут в поле ветра искать. Эти точно не пропадут. Заигрался он, похоже.

Пестовать себе Вареньку, биться за Ленинград, пить умеренно, приближать Победу. Дурака такого уж преувеличенного не валять.

Но тут ведь как: дурака если валять, то в полный рост, умеренного не интересно.

И карта к карте складывалась, как подталкивало: атаковать Кирыча.

Судьбе виднее.

Тетя умерла с широко раззявленным ртом, будто хотела напоследок заглотить мир. Чижик закрывала, не поддается. Вспомнила, что вроде челюсть полотенцем подвязывают, попробовала, но только набок челюсть сковырнула и бросила. Со сдвинутой открытой челюстью Наталья Олеговна и вовсе некрасивая лежала.

Ни жалости, ни облегчения не испытала Чижик. Ни даже подспудного удовлетворения, что впереди у нее целый декабрь с двойными карточками: выгодно для племянницы тетушка померла.

О гробе и речи, понятно, идти не могло, но савана — сочла Чижик — аккуратного тетя, без сомнения, заслужила.

Потянула из-под тети простыню для савана, а там раз — и еда посыпалась. Из-под тети! Хлебная горбушка сухая, какой-то высохший, странно что не сгнивший огурец… три крепкие сухие воблы! Жестяная банка из-под леденцов «Китеж» наполовину с сахаром! Раздавленная в крошку внутри своей бумажки плиточка шоколада! Богатство!

Девчонки, которые как и Чижик с Варей от райкома по квартирам ходили, пока были силы, такие случаи рассказывали, что иногда под покойниками целые состояния находили в виде драгоценностей. Таких даже украшений, что на одно украшение можно жить месяц. Нет, жадничали и дохли! Над златом чахли в прямом значении слов. В голове, значит, воцарилась разруха.

Сахар это фантастика, но первым напервом Чижик вгрызлась в воблу. Твердая пища была совсем редкостью, если вообще какая пища и была, то консистенции жидких каш и пустых супов, и десны тосковали по возможности надавить, пожевать, укусить.

Укусить так хотелось, что Чижик часто дрова грызла, особенно если полено сосновое — еще будто бы смола выступает, почти даже вкусно. Потом правда тошнило, если перегрызешь лишнего, древесина в горло заскакивала, и от смолы тоже тошнит.

А тут прекрасная вкуснейшая вобла, красивейшая из рыб! И с хлебной горбушкой! Что же тетя забыла про рыб, что не утолилась ими у последней черты? Чижик еле остановилась, чтобы после первой воблы сразу не приступить ко второй. Молодец, сдержалась. Воды напилась.

Зашивала долго, потеряв время, вся искололась, шить не умела, а особо неприятно — лицо. Родное- чужое; страшное, с провалом рта, навсегда скрывавшееся под несвежим полотном. Не постирала вот простыню для савана, но теперь — куда же… Не расшивать же тетю.

Потом всласть натопила буржуйку: тетя все экономила, не разрешала долго кочегарить. А теперь тетя зашита — не возразит!

Протянула ладони к маленьким задорным лисичкам огня. Они дразнили, подмигивали, лизались к рукам, руки всасывали тепло, чтобы быстро пробежало, со страшной безвозвратностью тая, по телу, обрываясь на спине. На краю выстуженной пустыни комнаты.

Исполнялось как раз восемь вечера, с которых можно по недавнему указу передвигать по улицам трупов без гробов. Чижик говорила вслух, будто кому-то незримому, что имеет намерение доволочить тетю до кладбища, хотя было понятно, что доволочит Света Наталью Олеговну лишь до покойницкой во дворе. Сейчас бы вот вина помянуть-выпить, а нету.

— У нас там одна такая на службе получила эвакуацию Ладогой, — злобно рассказывала эвакуированная Петрова. — Уж не знаю, как получила, вроде того что заслуженный работник санитарии, а может подмахнула кому. Такая, правда, костлявая, что подмахивать нечем. С двумя, в общем, дитями. Так она одного, или там одну, увезла к машине, а другого в комнате оставила. Нашли потом, а поздно, помер уже, такая система.

— Нет-нет, — воскликнула Варенька. — Какой ужас!

— А чо тебе ужас, — огрызнулась Петрова. — Она еле вообще шаталась, двоих бы до машины не довезла. Там еще ведь еще в машину загрузиться бой, говорят, смертный. Так одного хоть спасла, а так бы ноль. Надо уметь жертвовать!

— Жертвовать надо собой! — возмутилась Генриетта Давыдовна.

Патрикеевна ничего не говорила, смотрела на Петрову с прищуром.

— И как ты собой пожертвуешь, кого спасешь? Надо другими! — настаивала Петрова.

У нее еще такая штука была навроде бельма на глазу, неприятная, будто она и не санитарный врач.

— Смотри. Ты Вагнером интересовался.

Глоссолал протянул без малого сказать фолиант: толстенную темную книгу большого формата с готическим на обложке узором.

— Эльзевир? — спросил Максим, беря.

— Сам ты…

Это был «Вечный Лед». Ноты с текстом песен, с кратким содержанием действий, со статьями, с высокими плавными гравюрами и фотографиями премьер.

— Откуда?

— От Гужевого. В его книжках нашлось.

Рихард Вагнер. Тетралогия «Вечный лед»

Краткое содержание действий

День первый. «Проклятие великанов»

Увертюра

Миллионы лет во вселенской пустоте кипит величественное грандиозное Первосветило. В него прилетает и врезается из Неизвестности грандиозная масса Космического Льда, глубоко проникая в недра Первосветила.

Первое действие

Несколько сотен тысяч лет ничего не происходит, но накапливаются водяные пары, которые наконец