…………………………………..

…………………………………..

…………………………………..

Выдав тете вареной картошки, Чижик тихо собралась и вышла на цыпочках. Тетя не обратила: уплетала картошку с влажным урчанием, как зверь, чавкала и пыхтела.

Картошка образовалась путем обмена на нее праздничного вина. Тетя к спиртному была безразлична, заставила Свету обратить вино в хлеб и т. д., а Чижик взяла да сжульничала. Тетину бутылку обменяла, а свою нет. Жульничать ей приходилось нечасто, стыдно было, и боялась, что тетя поймет — ан вот, рискнулась.

С бутылкой теперь этой и выскользнула на улицу. Идея-то была двинуться к Вареньке, но по дороге расхотела. Еще вина пригубив, Варенька вовсе замучает все на ту же болезненную разговорами тему.

А больше пойти и некуда. Разве на улице выпить. Одной. Понимала задним умом, что так будет: штопор с собой прихватила. Холодно, но вино-то согреет. Пробка оказалась что твой цемент, не высовывалась. Оставив попытки, стала Чижик высматривать человека поприличнее. Высмотрела: не дистрофик, и лицо порядочное, даже улыбнулся Чижику, чего на улицах теперь не сыскать. В треухе, хоть и с бородой. Поделилась проблемой.

— Не вопрос! — опять улыбнулся человек, ловко дернул штопор, чпок. — Держи!

Протянул Чижику штопор.

Сам бутылку как-то хитрыми круговыми движениями в руке поболтал и хоп! — приложился! Да надолго, Чижик дар речи аж потеряла.

— На! — протянул человек бутылку. — Осталось еще!

И ушел.

Осталось, но очень мало. Чижик допила. Было обидно. С другой стороны, сама же и сжульничала с бутылкой: вот и наказание. С третьей стороны: лично на нее выдана бутылка, имела право…

Поплелась домой. Едва дверь открыла, зашумела тетя:

— А кровь? Кровь принесла? Где кровь, ворона?!

— …считаю необходимым внедрить, Михал Михалыч.

— Можно и внедрить, — процедил Рацкевич. — Ты лучше скажи, ты меня, что, за козла держишь?

Вид Рацкевич имел бледный, платок на лбу и банка рассола поверх документов. Дышал тяжело.

— Товарищ генерал… — опешил Максим.

— Ты, сука, коньяк мой не выпил вчера. Брезгуешь, хрен сохатый? В Маскве лучше коньяк?

— Товарищ генерал, мне два стакана подряд сложно, я…

— Пел тихо, сука. Слова не выучил? Здесь сейчас у меня споешь! А, сука, капелла! Коньяк не выпил, пел тихо! За козла?

Рацкевич заводился. Скомкал документ, раскомкал, разорвал в клочки.

— А ушел почему рано? Ушел рано, спрашиваю, почему?! — рявкнул Рацкевич, швырнул клочки. Хорошо не в лицо, а то как реагировать? Никак — позорно, а как — опасно.

— Много дел с утра было, товарищ генерал.

Рацкевич вытащил пистолет, понюхал дуло.

— Ты, падло, почему тихо пел, ты чего не отвечаешь?

— У меня слуха нет, товарищ генерал.

— А у кого есть? У меня, сука? Нет, сука! У Здренки? На нем медведь оттоптался по полной, а он пел, горланил во все жало. Прилежно горланил, сука! А тебе, значит, в падлу с нами петь?

— Это не так.

— А коньяк почему не выпил?

Пошло про белого бычка. Рацкевич выстрелил в потолок, и это его как-то вмиг успокоило. Щелкнул суставом, дотянулся до тумбочки, выудил коньяк, две рюмки. Не стакана хоть.

— Давай… — сказал Рацкевич. — За Победу. Чего внедрять-то собрался, я не расслышал?

— Мы, доча, в море-то бывало с отцом выплывем, я на матрас надувной заберусь, а он меня так качает, качает… И тепло вокруг, так те-епло. И даже вода тепла-ая!

— Ох, мамушка!

— А бывает рыба-дельфин подплывет, и носом так — раз, раз!

Они притихли, за окном медленно падал снег, как он это делает и в войну, и в чуму, и в мирные счастья, а они смотрели на него. Как две кошки, подумала Варенька. Мороз на окна уже занамерзал, но пока сквозь было видно.

— Отца-то брали, — сказала вдруг мама. — Тоже вот так смотрели в окно, снег свежий лежал. Потом отвернулись, потом он глянул — а там следы к парадной, по снегу-то. А не было следов! Отец сразу понял: за мной, говорит, пришли! Слышим, а в дверь-то стуча-ат.

Варенька сразу представила картину ту в красках, сердечко застрекотало. Окно было то, куда клеили с Арькой в начале войны обезьян-пальмы. Вот они и сейчас еще половина хвостами цепляются. Знала бы такую историю, не клеила бы веселья на такое окно.

— Вот давай проверим, — сказала мама.

— Что? — вскрикнула Варенька. Ощущение беды заклубилось в комнате, подобно газу.

— Отвернемся и глянем, что будет.

— Мамушка!

— Пожалуйста, Варвара.

Ну хорошо. Отвернулись от окна. В глазах у Вареньки потемнело, будто кто-то давил на глазные яблоки. В уме замельтешились детские страшилки: про красную руку, про черный рояль. Что происходит?

— Есть, доча, — послышался мамин голос. Варенька метнулась.

— Нет-нет-нет!

В пустом дворе тянулись по свежему снегу цепочки следов. Показалось, что очень больших, пятидесятых размеров, таких следов, которыми ПРИХОДЯТ.

— Как тогда, — сказала мама. — Слышим, а в дверь-то стуча-ат.

На роскошной парадной лестнице ученые, робкие как овечки, стояли в очередь на обед. В городе многие разговаривали с собой, но ученые бубнили себе под нос почти поголовно. Директор ЭЛДЭУ словно разгадал Максимову мысль: