— И я считаю, что тебя позвали в этот мир искупить мое зло.

— И что же мне теперь делать, Ба?

— Да ведь ты уже, собственно говоря, все сделала — выгнала Артема. Передала Зойке из рук в руки со всеми потрохами. Теперь у тебя одна задача — сохранить достоинство. А там уж куда кривая вывезет…

— А куда она вывезет?

— Ну я ведь пока не знаю, чего ты хочешь.

— Я хочу, чтобы он вернулся. Но никогда сама не попрошу его об этом.

Вера вошла в квартиру и услышала мамин голос:

— Все, больше не могу! Хочет Верка ждать, пока он нагуляется со своей кралей, пусть ждет. Не такой уж он хороший зять, муж и отец, чтобы класть на него последнее здоровье и так убиваться. А что касается Машки, то еще неизвестно, что лучше — жить без отца или с таким отцом, который приходит ночью от другой бабы, ложится к ее матери и пихает ее мордой в стенку. Она мне рассказывала…

— Да они уже и не спят вместе, — горько сказала свекровь.

Надо было или уйти, или заявить о своем присутствии, но Вера, секунду поколебавшись, осторожно прикрыла дверь и присела на низенькую скамеечку для обуви.

— Ведь это же немыслимо, Таня, так издеваться над женщиной! Над женой, матерью своего ребенка! Я понимаю, в жизни всякое бывает. Но если мужчине дорога семья, он тщательно скроет свои интрижки, а если новая зазноба дороже — уйдет к ней. Но чтобы вот так откровенно жить с другой бабой и таскаться домой менять рубашки, которые Верка-дура ему стирает, — это же просто неслыханная наглость, жестокость какая-то патологическая! Если уж у тебя такая большая любовь, что ты не можешь с собой совладать…

— Да какая там любовь, Света! Одна неприкрытая похоть. Он мне, когда про нее сознался, думаешь, говорил, какая она хорошая, нежная, ласковая, какая хозяйка замечательная? Какие у нее глазки, ручки- штучки необыкновенные? Не-ет! Он мне про то рассказывал, какая у нее квартира шикарная, да у бабушки еще одна, да у отчима. «Что ж ты, — говорю, — у нас тут маешься угловым жильцом? Живи с любимой — площадь позволяет». «Нет, — отвечает, — я к чужим людям примаком не пойду. Мне, — говорит, — ее мать предлагает половину суммы, чтобы мы свою квартиру построили. Но я ни с кем не хочу делить свою частную собственность». Ты понимаешь? Это он на самом пике отношений уже прогнозирует будущий разрыв!

Я говорю: «А мы-то почему должны страдать от твоей неприкрытой гульбы?! Снимайте тогда квартиру, если уж такая тяга неодолимая». «Зачем же, — отвечает, — я буду деньги на ветер бросать? И вообще, я еще ничего не решил и уходить никуда не собираюсь». «А жить-то, — кричу, — дальше ты как собираешься?! Нас-то, дочку свою пожалей хоть немного!» Молчит!

Вот такой, Света, урод у меня сыночек. «Я, — говорит, — наверное, карму отцовскую отрабатываю». «Да отец-то, — говорю, — сразу меня убил, не мучил, не резал кусочками по живому. А твою карму кто отработает, такую безобразную? Дочка твоя несчастная? Или тебе теперь на все наплевать? Ну смотри, — сказала я ему, — уйдешь из семьи — ни тебя, ни твою вертихвостку, ни детей твоих новых видеть не желаю! На порог не пущу! А если приведешь — сама уйду!» «Да, — говорит, — это я знаю». Но видно, плевать ему на меня с высокой колокольни.

Вот, Света, на старости лет одна я останусь. Вы теперь от меня отвернетесь. Зачем я вам сдамся, мать предателя? Перенесете на меня свою ненависть — и ты, и Вера, и Ма-ашенька… — заплакала свекровь.

— Таня, Таня, успокойся! — заволновалась мама. — Ты и всегда-то мне была дорога, с первого дня, а теперь и вовсе родной человек, ближе сестры. На смертном одре не забуду, как ты мою дочку поддержала в трудную минуту. Другая бы встала на сторону сына…

— Да как же мне встать на его сторону, если он ведет себя как последний подлец? «Прими, — говорю, — наконец, мужское решение! Уйди или останься, но не болтайся туда-сюда, словно дерьмо в проруби!» «Хорошо, — говорит, — я подумаю». А чем он сейчас думает, нам известно. Хреном он своим думает, скотина.

— Тань, — заставила себя Светлана Аркадьевна соблюсти объективность. — Алексей, конечно, ведет себя непорядочно. Но вот эта его… девочка? Может, она действительно любит?

— Девочка! — взвилась Татьяна Федоровна. — Да она забыла, когда девочкой-то была в последний раз! — Она помолчала и, понизив зачем-то голос, призналась: — Я ведь звонила ей, Света.

— Да ты что? — ахнула та. — Зачем?

— Да тоже вот вроде тебя извелась вся насчет любви-то. А вдруг, думаю, чистая, нежная, полюбила, голову потеряла, а я препятствую? Скажет мне: «Я люблю вашего сына. Жить без него не могу. Знаю, что у него семья, дочка, мучаюсь. Но что же мне делать? Вот вы, взрослая, мудрая женщина, подскажите мне, научите. Нет мне без него жизни». И что я на это отвечу? Ни-че-го! Разве ж против этого возразишь? И все! Аллес капут! Полный абзац.

Еще очень я боялась голос ее услышать. Тоже ведь большое дело. Иная только рот откроет — заворожит. Но опасения мои, Света, не оправдались. И голос у нее оказался нахальный, а любовь там и рядом не валялась. Я ей представилась, хочу, мол, понять, что вас связывает с моим сыном. «Вот вы, — говорит, — у своего сына и спрашивайте. А я с вами вообще разговаривать не собираюсь». И трубку бросила. Вот тебе и вся любовь.

И знаешь, Света, что я тебе скажу? Верке в этой мутной воде ловить нечего. Не отпустит его проклятая баба, пока своего не добьется, или другого найдет, покруче нашего, или надоест он ей хуже горькой редьки своей инфантильностью. Да и стоит ли он ее слез?

— Любит она его…

— Сегодня его, завтра другого. Мужика ей надо найти хорошего, вот что. Сразу все слезы высохнут.

— Да где же его найти-то, хорошего?

— Да хоть какого! Лишь бы хрен стоял и деньги были. Чтоб отошла она душой, встряхнулась. Чтоб отвлеклась от мрачных мыслей и женщиной себя почувствовала. Не брошенной, а желанной. Клин, как говорится, клином вышибают, то бишь хреном в нашем случае…

Вера поднялась со скамеечки и вышла из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь.

«Никого мне не надо, — думала она, шагая по вечернему бульвару к кинотеатру „Звездный“. — Никого и ничего. Только Лешку. Или я по инерции за него цепляюсь? Потому что пренебрег и отталкивает?»

В кармане завозился, зачирикал мобильный.

— Ты где? — недовольно спросила Машка.

— Иду домой, — развернулась Вера. — А ты где?

— А я уже дома.

— А где была?

— Гуляла с Дашей Кузнецовой.

Спали они теперь вместе на широком и жестком диване. Лежали, прижавшись друг к другу: Машка, нежно окутанная своим детским счастьем, и Вера, тяжело придавленная своим женским горем.

— Мусенька, ты не спишь? — сонно спросила Машка, чутко улавливая настроение матери.

— Еще нет.

— А почему?

— Слушаю тишину.

— А разве тишину можно слышать?

— Конечно.

Машка затихла, старательно прислушиваясь, и удивленно заметила: