разъять кусочки цветного стекла и как запомнить их расположение, чтобы собрать снова во Ф'наре.

– Это поможет им попасть на небеса.

– Издеваешься?

– Нет, я говорю серьезно. По-моему, чем больше они делают того, что им трудно и страшно, тем больше их Бог любит их. Но я все же не до конца понимаю, как можно придавать мучениям такую ценность.

– Да, меня это тоже коробит.

– Я останусь и помогу им собраться. Так будет правильно.

Шан взяла его под руку. Они стояли и смотрели на выложенного из кусочков цветного стекла святого, который любил все живое. Вокруг него стояли звери, которые с легкостью пожрали бы его, попади он к ним в лапы на самом деле.

Арас сомневался, что алуат, если бы год выдался голодный, пропустил святого Франциска.

Шан тоже внимательно рассматривала витраж. Арас знал, что ее привлекает. Кусочки синего стекла многое значили для нее. В первый раз она увидела их белыми – люди воспринимают цвета иначе, чем вес'хар. Но потом, после заражения, разглядела их истинный цвет, и поняла, что Арас сделал с ней. Шан пришла в ярость…

– Красиво, – сказала она. Очевидно, это воспоминание больше не ранило ее. – Но я все еще не понимаю, как проникает сюда солнечный свет.

– Я покажу.

– Потом. – Ее взгляд скользил по витражу. – Собираешься спасти его, так?

– Так.

– Хорошо. Я рада. – Она сжала его руку. – Я тоже подожду здесь. Если возникнут какие-то недовольства, я все улажу.

– Им трудно с этим смириться. – Арас порадовался, что она будет неподалеку. Казалось, она наслаждается их примирением. Сам он рассматривал его как необходимость. – С тобой будет проще.

– Я иногда делаю вещи, которые тебе трудно принять. Не хочу, чтобы это встало между нами.

– Шан, ты моя исан, я связан с тобой вне зависимости от того, что ты говоришь или делаешь,

Он ощутил, как она напряглась.

– Ты говоришь, как будто это тебе не нравится.

– Нет. Я абсолютно доволен.

– Слушай, когда все закончится, давай на пару дней уедем из Ф'нара. Можно наведаться в Барал. – Она сунула руку в карман, достала красный цилиндрик шебы и вложила ему в ладонь. – Мне незачем больше таскать это с собой. Невиан дала мне новый телекоммуникатор. Наверняка она мне больше не понадобится.

Для него антикварный наладонник тоже был вещью бесполезной. Ее заполняли личные демоны Шан, все те ужасы, которые творят гефес, но он знал, как много шеба значит для

Шан. Он подозревал, что она никогда не произнесет слова «люблю», но прекрасно понял ее жест.

– Я позабочусь о ней, – сказал он. Пауза.

– Я лучше подожду снаружи. – Она быстро поцеловала его в щеку и зашагала к выходу. Под сводами храма заметалось эхо тяжелых шагов.

Да. Несколько дней вдали от матриархов, Эдди и тех проблем, что сопровождали их с первого дня встречи, пойдут только на пользу обоим.

Арас поднялся на колокольню и взялся за плотные веревки из пеньки и ефте, привязанные к языкам стеклянных колоколов. Их было шесть.

Бен Гаррод не верил, что колокола можно выдуть из стекла. Люди не очень хорошо владели этим мастерством. Но когда колокола Араса зазвучали, он пришел в восторг. Их звук – вибрирующий, легкий – отличался от металлического звона, к которому привыкли люди, но тоже им понравился.

Многие поколения колонистов выросли, слушая эти звуки. Арас не понимал, почему Джош непременно хочет разбить их сейчас, а не предоставить заботам нанитов.

Арас взглянул вверх. При дневном свете сквозь крышу просвечивала пронзительная синь. Он стоял и вспоминал, сколько труда потребовалось, чтобы выдуть эти колокола, когда почувствовал запах Джоша.

Он выглядел очень уставшим.

– Давай в последний раз.

– Мы могли бы взять их с собой, – предложил Арас.

– Нет. И никаких нанитов. Я хочу сегодня увидеть их гибель. Чтобы потом не оглядываться назад.

Джош взялся за одну из веревок двумя руками и дернул изо всех сил. Колокол наклонился, раздался долгий, заунывный звук. Джош передал Арасу другую веревку.

– Просто дерни, когда я дам знак.

Арас так и не удосужился научиться звонить в колокола, хотя колонисты придавали большое значение этому действу. Он звонил сейчас, потому что так хотел Джош, а Арас хотел бы сделать для него намного, намного больше, хотя их дружба и дала теперь крен. Звон двух колоколов не мог похвастать той же сложностью и переливчатостью, какой колонисты добивались, звоня во все шесть, но, возможно, он гораздо лучше соответствовал моменту, чем радостное многоголосье.

Звук дрожал в горле Араса. Казалось, он может ощутить его вкус.

Джош остановился перевести дыхание.

– Колокола – набат – использовали как сигнал тревоги. В Европе была война, когда на шесть лет все церковные колокола замолчали. Если бы они зазвонили, это стало бы предупреждением, что, враг вторгся в Англию. – Джош взглянул вверх, на колокол, и Арас мог бы поклясться, что в его глазах стояли слезы. – Это только вещи, Арас. Они не нужны, чтобы познать Бога.

Еще пять минут они печально звонили в колокола. Потом Джош показал Арасу, как остановить колокол.

– Я забрал все из алтаря, – спокойно проговорил Джош. Арас удивился – ведь речь шла о вырезанном из дерева изображении их мертвого, замученного Бога. Все-таки пристрастие людей к физической боли его беспокоило. – Я запру за собой дверь, так что несчастных случаев можно не бояться.

– Ты совершенно уверен, что я должен это сделать? Мне это не кажется необходимым. Наниты…

– Я хочу, чтобы они были уничтожены здесь и сейчас.

– Разве важно, как именно это произойдет?

– Важно. Нам нужно знать наверняка, что мосты сожжены. Это подтолкнет нас вперед.

Арас дал ему время уйти. Потом забрался под крышу колокольни и протиснулся в щель между потолком и центральной балкой, к которой крепились колокола. Вытащил тилгур.

Ему было в радость делать эти колокола. Хорошо, что именно он – последний, кто к ним прикасается.

Потребовалось время, чтобы перепилить веревки и зажимы, которые держали колокола. Колокола начали падать почти одновременно, и в неестественной, мертвой тишине

ухнули в колодец колокольни. А потом тишина взорвалась какофонией разлетающихся со звоном осколков – кобальт и сапфир крошились в пыль. Будто ракета вонзилась в замерзшую гладь моря.

От звуков этой агонии через несколько секунд в воздухе остался только слабый звон, а ротом и он затих. Колокола церкви Святого Франциска замолчали навсегда.

Началось разрушение Константина.