Бык не двигался, стоял как вкопанный. Тогда завхоз из нового состава зимовщиков подошел к нему сзади, одной рукой ухватил хвост у самой репицы, а другой — пониже и стал крутить, словно ручку шарманки. Бык дико взревел и в три неуклюжих прыжка оказался на палубе. Вот уже не думал я, что выражение «накрутить хвоста» имеет не только фигуральное, но и прямое значение.

Завхоза звали Фридрих Ницше. Совпадение имен было неожиданным: что могло быть общего у завхоза советской зимовки, рослого, спокойного латыша, с реакционным немецким философом? Вряд ли энергичное кручение бычьего хвоста могло считаться применением лозунга «падающего подтолкни», который проповедовал настоящий Ницше: бык отнюдь не был падающим, он крепко стоял на ногах... Потом я узнал, что фамилия Ницше нередко встречается у латышей.

Прельщенный полярной экзотикой «Ломоносова», я стал подумывать, не пересесть ли на него, и послал запрос в «Известия». Заведующий отделом культуры Марк Живов, тертый газетчик, маленький, худенький, с черными с проседью волосами, спокойный, с чуть ироническим взглядом, прекрасный товарищ и наставник начинающих журналистов, двумя словами разрешил мои сомнения: в ответной радиограмме я прочел: «Оставайтесь «Малыгине». Редакцию интересовал туристический рейс, а не ломоносовская экзотика.

Когда погрузка подходила к концу, на молу появился молодой парень в белом полотняном пиджаке и белых штанах. В таком костюме москвичи по воскресеньям ездят в гости на дачу. Под мышкой у него была толстая папка. Это был начальник новой смены зимовщиков. Поднявшись на палубу, он спросил у завхоза:

— Все получили?

— Порядок! — ответил Фридрих Ницше.

Парень уселся на плоскую крышу невысокого кубической формы камбуза, раскрыл папку и принялся проверять какие-то ведомости. Погрузка была окончена, началась обычная процедура отплытия. «Ломоносов» загудел, стал отваливать от мола, развернулся, пошел вниз по реке. Над ним розовело закатное северное небо, и на его фоне выделялась невозмутимо спокойная фигура сидевшего на камбузе начальника зимовки, что-то отмечавшего карандашом в ведомостях.

«Никакой романтики!» — говорила, казалось, эта фигура. — «Просто я отбываю к месту моей работы».

Нет, не зря назвал через несколько лет Борис Горбатов свои полярные очерки «Обыкновенная Арктика»... А быть может, не будем совсем «упразднять» романтику — полярную и всякую другую, — может быть, тому парню в белом костюме при всей его энергии и деловитости не помешала бы небольшая ее доза?..

...На этот раз «Малыгин» шел не узким проливом Миерса, а Британским каналом. Снова проходили мимо нас с обоих бортов бастионы базальтовых мысов и сползающие к морю глетчеры, но теперь мы уже знали, что это только прибрежная бахрома и что за ней поднимаются снежные полушария ледниковых щитов, похожие на замерзшие, наполовину погруженные в море планеты.

Мы идем на север к острову Рудольфа, идем то по чистой воде, то кроша ледяные поля.

У одного из островов пришвартовалась промысловая шхуна. Охота, очевидно, была удачна. На вантах висят тюленьи шкуры. Охотники, бородатые, широкоплечие, в высоких тяжелых сапогах, и матросы вылезают из кубриков и, выстроившись у поручней, машут нам шапками. Из камбуза выглядывает кок, срывает с головы поварской колпак, размахивает им. Чертков с мостика что-то кричит на шхуну в рупор. Впервые видим на его лице улыбку.

Минуем остров Джексона. С левой стороны цепь островов кончается, впереди открытое море, Северный Ледовитый океан.

Справа показывается Земля Рудольфа, самый северный остров архипелага. Он весь покрыт огромным глетчером, полого сползающим к берегу. Вдали вырисовывается в небе его ровный белоснежный купол. У берега глетчер обрывается к воде отвесной ледяной стеной, зеленой, в светлых прожилках. Она искрится на солнце, у ее подножия ожерельем дрейфуют айсберги. Эта ледяная стена образует семикилометровую дугу бухты Теплиц. Два бурых мыса угрюмо сторожат ее слева и справа. Только в одном месте виден прорыв в ледяном барьере, и к воде сбегает небольшой базальтовый пляж. Только здесь возможна высадка.

Когда я теперь, через тридцать с лишним лет вспоминаю рейс на «Малыгине», самой яркой картиной в моей памяти встает остров Рудольфа — уходящий в туманную даль матово-белый купол глетчера, искрящиеся ледяные обрывы и ожерелье айсбергов у их подножия...

...Бухта забита льдом, «Малыгин» бросает якорь в километре от берега. По штормтрапу спускаемся на лед. В руках у нас длинные шесты. Мы держим их перед собой, как балансирующие на проволоке акробаты Если льдина под нами перевернется, шест ляжет концами на соседние льдины, и мы не уйдем под воду. Осторожно идем к берегу. Оказывается, это довольно трудная наука — ходить по разреженному льду. Останавливаемся перед широким разводьем. Начальник зимовки Иванов, опытный полярник, шестом подгоняет к середине полыньи небольшую льдину, ступает на нее и, прежде, чем она уходит под воду, перепрыгивает через разводье. Следуем его примеру и понемногу набираемся уверенности. Старушка Дрессер не отстает от нас. В трудных местах ей галантно помогает профессор Визе. И все-таки не обошлось без небольшой катастрофы. Зибург провалился в ледяную воду. Шест задержал его, из воды торчали его плечи и испуганная физиономия. Отдуваясь, он молча ждал помощи. С трудом вытащили его на лед. В сопровождении матроса он возвращается на «Малыгин».

Добираемся до берега, выходим на пляж. На гальке невдалеке от нас, что-то блестит, отражая солнечные лучи. Подхожу и вижу круглое зеркальце в белой целлулоидной оправе. Поднимаю, читаю на обороте: «Die besten suppen sind von Knorr». — «Лучшие супы — супы Кнорра». Рекламное зеркальце знаменитой немецкой фирмы пищевых концентратов в полярной пустыне, на безлюдном острове: какое великолепное «зерно» для сюжета приключенческого рассказа! Я, конечно, знаю, как очутилось на пляже это зеркальце: в 1899-1900 годах в бухте Теплиц зимовала экпедиция герцога Абруццкого, а в 1903-1905 — американская экспедиция Файла; с борта «Малыгина» были видны на берегу полуразрушенные дома и склады. Но имею же я право, черт возьми, забыть на минуту о прозаической действительности и выдумать совсем другое объяснение для этой необычайной находки — рекламного зеркальца на необитаемом острове!

В моей памяти проходят склады продовольствия на островах Земли Франца-Иосифа, металлические советские флаги, изогнутые и сломанные норвежскими промышленниками, браконьерствующими в наших водах, промысловая шхуна с медвежьими и тюленьими шкурами на вантах. Все это уходит куда-то вглубь, в подсознание, и я знаю, что наступит день, когда законченный, «доработанный» писательской фантазией сюжет всплывет наружу, овладеет мной, попросится на бумагу, и я вынужден буду уступить его домогательствам...

Вернувшись в Москву, я написал этот рассказ, поведанный мне маленьким зеркальцем на прибрежной гальке в бухте Теплиц. Вот он: норвежский промышленник, охотящийся на зверя на советских островах Арктики, находит на одном из них склад продуктов, завезенных с советской зимовки для предстоящего весной похода на север. Норвежец, нарушая священный полярный закон, перегружает продукты на свою шхуну и, чтобы поиздеваться над зимовщиками, прибивает к стене склада зеркальце с надписью «Лучшие супы — супы Кнорра». Он берет курс на юг, намереваясь вернуться в Норвегию, но по пути ему встречаются тяжелые льды. Шхуна раздавлена, промышленник добирается по льдам до какого-то острова, долго плутает по архипелагу, надеясь найти советскую зимовку и, обессиленный, умирающий с голода, видит вдалеке маленький домик: спасение! Он подползает к домику: к стене прибито зеркальце «Лучшие супы — супы Кнорра». Он падает в изнеможении на лед у пустого склада. Из-за тороса показывается медведь, подходит к нему, обнюхивает и уходит прочь.

Рассказ был напечатан в журнале «30 дней» и затем переделан мною в сценарий. Сценарий был принят и оплачен студией «Межрабпомфильм» и, как и многие принятые и оплаченные сценарии, успокоился на полке в одном из шкафов сценарного отдела...

Поднявшись на глетчер, мы увидели большую палатку, где зимовали участники экспедиции герцога Абруццкого, дома и склады экспедиции Файла. Американцы устроились в бухте Теплиц с полным комфортом. После двух зимовок остались целые штабеля ящиков с консервами, ценные оптические приборы, пишущая машинка и даже зеленый зонтик для защиты от слепящего сверкания снега в солнечные дни. Консервы, пролежавшие около тридцати лет, прекрасно сохранились в стерильном воздухе. Мы