«Уездный исполком больше знает свои права, чем национальные республики. Союзное строительство пошло по неправильному пути. Как вам известно, это есть мнение не только мое, – это есть мнение Владимира Ильича» (там же, стр. 532-534).
Делегат Цинцадзе напомнил съезду, что тот принцип права народов на самоопределение, завоевавший большевикам симпатию колониальных народов Востока, Сталин свел на нет в своем плане «автономизации» независимых советских республик. Оратор указал, что дело вовсе не в том, что отдельные люди в центре или на местах ошибаются, «дело не в людях, дело в системе управления», если эта система не будет пересмотрена, положение не изменится, поэтому, сказал Цинцадзе, «нужно резко переменить политику, которая велась и ведется», и в этом вопросе так называемые уклонисты «абсолютно солидарны со школой т. Ленина, с самим т. Лениным» (там же, стр. 534-537).
Секретарь ЦИК СССР, один из наиболее доверенных и близких друзей и единомышленников Сталина, сам тоже грузин по национальности, Енукидзе (которого Сталин потом, конечно, тоже расстрелял) выступил с резкой, открытой критикой секретной статьи Ленина по национальному вопросу. Хотя на речи Енукидзе явно видна редакторская рука Сталина, но сам Сталин не осмелился так защищать себя против Ленина, как это позволил себе за него его усердный соратник. Сначала Енукидзе, увидев в выступлении Раковского образование нечто вроде «украинско-грузинского фронта» против Сталина, решил ударить по Раковскому. Он объяснил обвинения Раковского, как недоразумение в результате его горячности. Енукидзе сказал: «Вчера товарищи, видя горячность выступавших здесь грузин, шутили, что нужно обыскивать их перед выступлением, как бы не произошло столкновения, но т. Раковский затмил своей горячностью всех кавказцев, вместе взятых».
Переходя к анализу национальной статьи Ленина, Енукидзе осмелился сделать ряд утверждений, явно фальсифицирующих статью Ленина. Вот они:
«Вопрос, который выдвигает Ленин в своем известном вам письме, имеет колоссальное значение не по отношению… к Грузии или Украине, или в отношении тех отдельных фактов, которыми он иллюстрирует свою общую мысль. Этот вопрос интересен в отношении нашего международного положения» (то есть, по Енукидзе, письмо или статья Ленина не имеет значения для внутренней национальной политики, а только для внешней пропаганды);
«Много здесь было нареканий и больше всего это производило впечатление, что политика Орджоникидзе была политикой насилия, политикой Держиморды… Это слово значится и в письме т. Ленина… На самом деле Орджоникидзе проводил политику ЦК…»
Ленин требовал «проявлять максимум уступчивости на Кавказе… Если уступчивость граничит с тем, что мы уступаем всяким мелко-националистическим предрассудкам, то такую уступчивость надо пресечь в корне… Уклонисты поддались этим предрассудкам»;
«Теперь о письме т. Ленина. Тут т. Мдивани в своей речи ежесекундно склонял имя т. Ильича, и он хотел создать впечатление, что т. Ленин будто специально написал это письмо, чтобы поддержать товарищей уклонистов и оправдать всецело их политику. (Бухарин: «Конечно, с этой целью».) Не с этой целью, т. Бухарин. Я позволю себе сказать, что т. Ленина мы тоже немного знаем»;
«Большая часть письма т. Ленина посвящена общим вопросам нашей национальной политики, и против этих общих мыслей ни т. Сталин, ни т. Орджоникидзе, конечно, не возражают. Что же касается частных вопросов, затронутых в его письме (т. е. вопросов, касающихся критики действий Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского. – А. А.), то мне кажется, что т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информации»…
Мдивани. Отчего не опубликовывают письмо?
Енукидзе. Письмо все делегаты читали» (там же, стр. 537-541).
Вопрос о том, почему ЦК отказывается опубликовать письмо Ленина, ставили и другие делегаты. Президиум съезда поручил Зиновьеву ответить на это. Зиновьев объяснил, что неопубликование статьи Ленина связано с характером указаний Ленина, но в чем заключались эти указания, он не объяснил, не объяснил по той простой причине, что их вообще не было. Вот соответствующее место из речи Зиновьева: «Т. Яковлев требовал опубликовать письмо т. Ленина. Президиум съезда принял единогласное решение: не опубликовать пока этого документа, ввиду характера тех указаний, которые дал сам Владимир Ильич», но Зиновьев решил сразу отвести всякие подозрения против Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. Он сказал: «Дело тут вовсе не в личных нападках. Товарищи, которые непосредственно заинтересованы, первые требовали публикации этого письма». Как поверить Зиновьеву, что «заинтересованные товарищи», то есть Сталин, Орджоникидзе и Дзержинский, потребовали публикации политически убийственного для них письма Ленина? К тому же, Зиновьев противоречит самому себе. Ведь эти «товарищи» сидели в президиуме съезда, а президиум 'единогласно' решил не публиковать письмо Ленина, в том числе голосами членов президиума Сталина и Орджоникидзе (там же, стр. 552).
Представитель Азербайджана Ахундов не согласился с «уклонистами», что Ленин, если бы он присутствовал на съезде, ударил бы по той политике, которую ведут сейчас. Ахундов сказал, что «никогда этого не будет, чтобы Владимир Ильич или какой-нибудь отдельный член партии, каким бы уважением он ни пользовался, чтобы он решился ударить по целой партии». Ахундов предупредил, что «уклонисты всех стран объединяются» и поэтому в борьбе с ними «никаких колебаний не должно быть» (там же, стр. 560).
Ряд делегатов с мест выступили тоже в духе Ахундова – политика ЦК верна, она в духе Ленина. Когда начали выступать члены ЦК в пользу критикуемой в письме Ленина политики Сталина в национальном вопросе, то казалось, что в ЦК существует единодушная поддержка Сталина. Полным диссонансом прозвучало поэтому выступление Бухарина. Едва ли Ленин защитил бы свою позицию лучше, чем это сделал Бухарин. Бухарин указал Зиновьеву, что дела обстоят в национальной политике не так уж блестяще, как их рисует Зиновьев. Если национальный вопрос за последнее время обсуждался на трех пленумах ЦК, значит, есть что обсуждать и что осуждать. Бухарин целиком поддержал тезис Ленина о «великодержавном шовинизме» в политике ЦК. Он заявил: «Почему т. Ленин с такой бешеной энергией стал бить тревогу в грузинском вопросе? И почему т. Ленин не сказал ни слова в своем письме об ошибках уклонистов, и, наоборот, все слова сказал, и четырехаршинные слова сказал, против политики, которая велась против уклонистов? Почему он это сделал? Потому, что не знал, что существует местный шовинизм? А потому, что т. Ленин – гениальный стратег. Он знает, что нужно бить главного врага. Например, на этом съезде нечего говорить о местном шовинизме. Это – вторая фаза нашей борьбы. Если мы будем говорить в целях «объективной справедливости» о великорусском шовинизме и в то же время рассуждать, что существует еще грузинский, украинский, ахалцихский, гомель-гомельский шовинизм и какой угодно шовинизм, этим мы потопим основной вопрос. И поэтому совершенно ясно, что т. Ленин в своих письмах и в известном документе, о котором здесь говорилось, вовсе не стоял на точке зрения этой замечательной «объективной справедливости», а взял кое-кого за волосы и давай дергать направо и налево. И совершенно правильно сделал, именно потому, что только так можно повернуть общественное мнение партии по той дороге, которую т. Ленин считает правильной (Аплодисменты). Вы заметьте, что с т. Зиновьевым произошло, когда он говорил против местного шовинизма, – гром аплодисментов отовсюду посыпался. Какая замечательная солидарность… Но когда речь идет о русском шовинизме, там только кончик торчит (аплодисменты, смех) и это есть самое опасное». Бухарин сделал исключение для Сталина, но такое исключение, которое, вероятно, звучало в ушах Сталина как оскорбление: «Я понимаю, когда наш дорогой друг, т. Коба Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма, и что он, как грузин, выступает против грузинского шовинизма» (там же, стр. 563-564) (кто был Сталин по национальности, лучше всего выразил его сын, мальчик Василий, когда он своей сестре Светлане, по ее словам, сообщил новость: «А знаешь, наш отец раньше был грузином»).
Речь Радека была так построена, чтобы и Ленину угодить, но и Сталина не обидеть. Начал он с Бухарина: «Тут некоторые товарищи говорили, что когда т. Бухарин видит мертвого воробья, то кричит: «все помрем через два дня» и впадает в панику. Я разделяю мнение о растущем значении национального вопроса… И лучше, чтобы здесь Мдивани орал вовсю, чем мужики в Грузии», но, к удовлетворению Сталина и Зиновьева, добавил: «Тут т. Зиновьев сказал одну важную вещь: не одна или две палаты (то есть палаты
