свалились на землю, оставив за собой голые зимние скелеты. Хвойные от иголок не избавились, но шишки посбрасывали, а ричеры прижали ветки к стволам, такшто теперь из земли торчат одни голые палки. Из-за всего этого — да еще из-за вечно хмурого неба — складывается впечатление, что Нью-Прентисстаун умирает от голода.
Так и есть. Армия вторглась в город под конец сбора урожая, поэтому запасы провизии тогда были, но за пределами Нью-Прентисстауна больше никого не осталось — а значит, неоткуда привозить еду, — да еще «Ответ» постоянно совершает набеги на склады. Как-то раз они целиком обчистили склад с пшеницей — сработано все было настолько чисто, что ни у кого больше не осталось сомнений: «Ответу» помогают горожане и военные.
Для горожан и военных это плохая новость.
Две недели назад запретное время перенесли на час, на прошлой неделе — еще на час. Теперь с наступлением темноты на улицах разрешено находиться только патрулям. Площадь перед собором стала местом для сжигания книг и пожиток тех людей, что помогали «Ответу». Там же после закрытия последнего лечебного дома мэр публично сжег ворох форменной одежды целительниц. Лекарство не принимает почти никто, кроме ближайших сподвижников мэра: мистера Моргана, мистера О’Хары, мистера Тейта и мистера Хаммара — жителей старого Прентисстауна, давнымдавно присягнувших мэру на верность.
Нам с Дейви вапще ни разу не довелось попробовать лекарства. Такшто и лишать нас нечего.
— Может, оно и будет нашей наградой? — гадает Дейви по дороге домой. — Может, он поделится с нами своим запасом, и мы наконец узнаем, что это такое.
Глажу Ангаррад по холодному боку.
— Почти приехали, девочка, — шепчу я промеж ее ушей. — Тебя ждет теплая, уютная конюшня.
Тепло, думает она. Жеребенок
— Ангаррад, — отзываюсь я.
Лошади — не домашние питомцы, и большую часть времени у них в голове творится черте что, безумие прямо, но зато теперь я знаю: если хорошо с ними обращаться, они к тебе привыкают.
— Или нам дадут женщин! — вдруг восклицает Дейви. — Ага, вдруг он уже приготовил для нас парочку? В кои-то веки станешь настоящим мужчиной.
— Заткнись, — говорю я, но до драки не довожу.
Мы не дрались уже сто лет. Видать, привыкли друг к другу.
Женщин мы тоже не видели очень давно. Когда упала башня, их снова заперли. Только в полях работают большие женские бригады — готовятся к следующей посевной, — но их охраняет множество вооруженных солдат. Мужей, сыновей и отцов они видят не чаще раза в неделю.
До нас доходят жуткие слухи: как солдаты проникают в женские общежития и творят там всякие ужасы, и никто их за это не наказывает.
А тюрьмы! Я их видел только со своей башни: несколько переделанных зданий на западной окраине города, у подножия водопада. Как знать, что творится внутри? Они далеко, и видит их только стража.
Прямо как со спэклами.
— Господи, Тодд! — не выдерживает Дейви. — Ну ты и шумишь! Можно хоть изредка не думать?
Я давно привык выслушивать от него такое. Но на этот раз он назвал меня «Тодд».
Мы спешиваемся в конюшне на главной площади. Дейви провожает меня до собора, хотя в конвое я больше не нуждаюсь.
Бежать-то мне некуда.
Я вхожу в главные ворота.
— Тодд!
Внутри меня поджидает мэр.
— Да, сэр.
— Ты всегда такой вежливый, — улыбается он, подходя ближе. Каблуки цокают по мраморному полу. — Кажется, ты стал поспокойнее. — Он останавливается в метре от меня. — Пользовался моим средством?
Не понял:
— Каким еще средством?
Он вздыхает. А потом…
Я — круг, круг — это я.
Хватаюсь рукой за висок:
— Как вы это делаете?
— Шум можно использовать, Тодд, — говорит он, — если ты достаточно владеешь собой. А первый шаг к такой внутренней десцеплине — мое испытанное средство.
— Я — круг, круг — это я?
— Это позволяет сосредоточиться, — кивает мэр, — разложить Шум по полочкам, управлять им,
Я вспоминаю жуткие слова, доносившиеся из его дома в Прентисстауне, каким пронзительным и страшным был его Шум по сравнению с Шумом остальных мужчин, как он был похож на…
На оружие.
— Что означает круг?
— Это твоя судьба, Тодд Хьюитт. Круг — замкнутая система. Из нее нельзя выбраться, поэтому проще смириться и не пытаться.
Я — круг, круг — это я.
На сей раз эти слова повторяет мой собственный голос.
— Я так многому хочу тебя научить, — говорит он и уходит, даже не пожелав спокойной ночи.
Я хожу вдоль стен колокольни и гляжу в окошки: то на западный водопад, то на южный холм с раздвоенной вершиной, то на восток, где за холмами прячется монастырь — отсюдова его не видать. Видно только Нью-Прентисстаун, съежившийся от наступающих холодов.
Она где-то там.
Прошел месяц, а ее все нет.
Месяц, а она…
(заткнись)
(заткни свой клятый рот,
Снова принимаюсь расхаживать вдоль стен.
Отверстия, заменяющие окна, недавно застеклили, а в комнату поставили обогреватель, чтобы мы не слишком мерзли по ночам. Еще нам выдали побольше одеял, лампу и несколько разрешенных книг, чтобы мэру Леджеру было что почитать.
— И всетаки это тюрьма, — говорит он с набитым ртом. — Ты небось думаешь, что
— Как же меня бесит, что все так запросто читают мой Шум! Хоть бы разрешения сперва спросили! — ворчу я, не оборачиваясь.
— Он, верно, захочет поселить тебя подальше от города, — говорит мэр Леджер, прикончив ужин. Порции стали почти вдвое меньше, чем раньше. — Подальше от сплетен и слухов.
— Каких еще слухов? — спрашиваю я, хотя мне не очень-то интересно.
— Ну, например, о великом даре нашего мэра управлять своими и чужими мыслями. Еще ходят слухи об оружии, которое он кует из Шума. И слухи о том, что он умеет летать.
Я не оглядываюсь и стараюсь не Шуметь.
И сразу перестаю.
Первая бомба взрывается сразу после полуночи.
