меня люди куда более нуждающиеся в квартирах, чем мы», — сказал отец. В ответ же на обвинение в бесхарактерности и беспомощности отец предлагал матери судьбу женщины, у которой муж горький пьяница или бабник, что еще хуже. Отец Эди-бэби не был ни пьяницей, ни бабником, хотя был очень хорош собой, куда симпатичнее Эди-бэби, как иногда, желая позлить его, говорит Эди мать. У отца прямой нос, а у Эди- бэби нос курносый, как у матери. И глаза у отца красивые, большие.

Эди-бэби вырос с внушенным ему матерью убеждением, что «наш отец хороший, исключительный». Иногда она говорит Эди-бэби, что его отец слишком порядочный. Даже еще в период копания в книгах Эди- бэби твердо решил, что он не хочет быть хорошим, как отец. Эди-бэби хотелось иметь свою комнату, ну комнатку пусть, чтобы развесить там географические карты, разложить книги и выписки, повесить рисунки растений и животных и трехмачтовых и двухмачтовых кораблей с разным парусным вооружением. Отец же был хорошим, потому все имущество Эди хранилось в углу ванной комнаты, среди старых вещей. Медленно, но верно отец стал злить его своей хорошестью.

Жизнь Эди-бэби круто изменилась в одиннадцать лет, на следующий день после драки с Юркой. Юрка Обеюк был второгодник, а следовательно, был на год старше Эди-бэби. У Юрки были розовые, здоровые щеки мальчика из сибирского города Красноярска, откуда он и был родом, и крепкий, здоровый торс. По мнению Эди-бэби, Юрка был круглый дурак. Однако неопытный еще одиннадцатилетний Эди не понимал того, что дурак может быть сильным, как молодой бычок. Сильным и опасным.

Они повздорили. Эди-бэби нарисовал вовсе безобидную карикатуру на Юрку — Юрка, спящий во время урока. Здорового мальчика действительно все время клонило ко сну в жаркой классной комнате. После того как Эди-бэби и другой художник, Витька Проуторов, повесили газету на стену, Юрка протолкался к Эди и сказал, что хочет с ним «стукнуться». «Давай стукнемся, Савеха», — сказал он. «Савеха» было производным от Савенко, фамилии Эди. Среди учеников восьмой средней школы было модным называть друг друга с окончанием на «ха». Ситенко называли Ситеха, Карпенко Карпеха и т. д. У Эди-бэби, как уже было замечено, не было клички в его детские годы. Эди-бэби стал называть его Кадик, да и то, что это за кличка, это почти настоящее его имя.

Эди-бэби сказал: «Давай стукнемся». По неписаному закону восьмой средней школы трусостью и позором было бы в данном случае отказаться. Они договорились стукнуться в пустом классе на большой перемене.

Сибирский Юрка избил Эди-бэби до потери сознания. И круто изменил его жизнь, как появление ангела Габриэля изменило всю жизнь Магомета и сделало его пророком, а упавшее яблоко сделало Ньютона Ньютоном.

Когда Эди-бэби пришел в себя, он лежал на полу в пустой классной комнате, вокруг него стояли несколько его соучеников с испуганными лицами, а чуть поодаль, за одной из парт, спокойно сидел Юрка Обеюк.

— Ну что, получил? — сказал Юрка, увидев, что Эди-бэби открыл глаза.

— Получил, — согласился Эди-бэби. Что-что, но объективную реальность он понимал хорошо. Вместе с сочувствующими он проследовал в мужской туалет, где его почистили водой от мела и пыли, налипших на его брюки и черную вельветовую куртку. К синякам Эди-бэби, а вся его физиономия была украшена синяками и ссадинами, были приложены пятаки, дружно протянутые ему соучениками. Инцидент был исчерпан.

Идя в тот день домой после уроков, Эди-бэби анализировал свою жизнь, рассматривал ее с различных углов зрения. Все свои одиннадцать лет. Чуть отвлекся он от этого процесса только дома, при первых испуганных криках матери и в процессе парирования ее вопросов «Кто?», «Где?», «Когда?».

Эди-бэби только и сказал, что он подрался. Кто же его побил, он не сказал, справедливо полагая, что это его личное дело. Вопросы же «Где?» и «Когда?» и вовсе не имели смысла, по мнению Эди-бэби.

В тот день он не прикоснулся к своим французским королям или римским императорам, не раскрывал тома своих тетрадок, не обложился книгами. Он лежал на диване, повернувшись носом к его мягкой спинке, и думал. Он слышал, как пришел отец, он даже покорно встал, чтобы отец мог рассмотреть его украшенную синяками и шишками физиономию, но почти тотчас лег опять в ту же позицию, носом к стене. Когда отец и мать очень уж надоели ему своим гудением за спиной, он выдернул из-под головы одну из диванных подушек и накрыл ею голову. Так делал отец, когда в воскресенье ложился после обеда подремать. Однако Эди-бэби не спал. Он думал.

Не заснул он во всю ночь. Но когда на следующее утро он встал, оделся, умылся и как автомат проследовал на кухню, где съел свою обычную утреннюю яичницу с куском колбасы, взял старую отцовскую полевую сумку, служившую ему портфелем, и вышел, направляясь в школу, он был уже другим человеком. Совсем другим человеком.

Эди-бэби до сих пор четко помнит это утро до мельчайших деталей, яркое весеннее солнце и то, как он прошел по тропинке за дом, обычный его маршрут, чтобы выйти на собственно Первую Поперечную улицу, которая и должна была привести его к школе. Но в тот день Эди-бэби остановился ненадолго за домом, под окнами Владьки и Леньки Шепельских, поставил свою полевую сумку на землю, развязал и снял с себя пионерский галстук и сунул его в карман. Ничего общего с отрицанием пионерской организации этот жест не имел, скорее Эди-бэби символизировал снятием галстука начало новой жизни для себя. Эди-бэби решил оставить свои книги, пойти в реальный мир и стать в реальном мире самым сильным и смелым.

Он решил стать другим человеком и стал им в тот же день. Обычно молчаливый и углубленный в себя, в тот день Эди сыпал остротами и наглыми колкостями в адрес учителей, за что учительница французского языка, потрясенная, даже выгнала его из класса, и остаток урока он проторчал в коридоре вместе со здоровенным второгодником Приходько, ловя мух и греясь на первом весеннем солнышке, сидя на подоконнике. Тогда же вместе с Приходько он совершил и свое первое в жизни сексуальное преступление: они вторглись в женскую уборную на четвертом этаже, где скрывались от урока физкультуры несколько девочек из пятого «А» класса, и «зажали» их. Эди-бэби видел до этого, как это делали другие ученики, но никогда не испытывал никакого желания совершить акт «зажимания» самому.

В набеге на женский туалет он, подражая Приходько, набросился на свою жертву, пухлую девчонку по имени Настя, фамилии ее Эди-бэби не знал, со спины и схватил ее за то, что должно было приблизительно называться грудью, руками. Девчонка пыталась вырваться, но очень орать она не могла, услышали бы в классах, прогульщицам грозило наказание, она царапалась и тихо визжала. Раздраженный сопротивлением и опять-таки следуя примеру Приходько, который прижал в это время к умывальнику действительно пышногрудую Олю Олянич, которой было уже 14 лет, и лез ей руками под юбку, новый Эди- бэби также запустил обе руки под школьную форменную юбку Насти и схватил ее там, где у девочек находится пизда. Слово «пизда» Эди-бэби знал со второго класса и знал, где пизда находится.

Во втором классе его соученики Толька Захаров и Колька, по прозвищу «Клочки по закоулочкам» (вторая его кличка была менее сложной и более унизительной — Ссыкун, ребята говорили, что он до сих пор уссыкается — то есть писает под себя в постель), пытались изнасиловать Ларку Гаврилову. Пытались они ее изнасиловать на большой перемене, на ворохе пальто, тогда еще в школу не завезли вешалки для раздевалки и пальто горой лежали на задних партах. Сейчас, в его пятнадцать лет, Эди-бэби не может понять, как восьмилетние мальчики могли «пытаться изнасиловать» восьмилетнюю девочку. Чем? — ухмыляется Эди. Какой член может быть у восьмилетнего мальчика, даже если он такой хулиган, как Толька Захаров или Колька Ссыкун? Кольку и Тольку исключили было из школы тогда, но через две недели приняли обратно.

Эди-бэби схватил Настю за ее «пизду» под юбкой. Там, где у Насти была пизда, было очень тепло. Эди-бэби схватил ее за это тепло рукой и сжал. Настя, в момент, когда Эди сжал рукой ее пизду, заревела. Эди-бэби показалось, что у Насти было там не только тепло, но и мокро. «Она, наверное, только что пописала», — догадался Эди-бэби.

На крики девчонок, хотя и негромкие, явилась уборщица Васильевна, жена швейцара дяди Васи, во дворе школы у них был небольшой домик, где они жили, и стала хлестать ребят мокрой тряпкой, крича, что