— Тем хуже, потому что, если бы вас когда-нибудь ужалила гадюка, вам надо было бы только…

— … натереть ранку щелочью, — прервал я его, — и выпить пять-шесть капель той же щелочи, разбавив их водой.

— Да; но если вы будете находиться в трех или четырех льё от города, где вы найдете щелочь? — спросил Мишель.

— Ну? — сказал Корреж. — Где вы ее найдете?

— Это правда, — раздавленный этими доводами, я опустил голову, — не знаю, где бы я мог ее взять:

— Ну, так как же поступили бы вы, сударь?

— Я поступлю по примеру древнеегипетских заклинателей змей и для начала пососу ранку.

— А если она будет на таком месте, которое вы не сможете сосать… например на локте?

Не поручусь, что Мишель сказал именно «на локте», но я совершенно уверен, что он назвал такое место, которое я не смог бы пососать, какой бы гибкостью тела ни одарило меня Провидение.

Я был раздавлен еще сильнее, чем в первый раз.

— Так вот, вам надо было бы всего-навсего поймать гадюку, разбить ей голову, вспороть брюшко, достать желчь и потереть ею… это место; через два часа вы были бы здоровы.

— Вы уверены, Мишель?

— Еще бы я был не уверен: мне сказал это господин Изидор Жоффруа Сент-Илер в последний раз, как я ходил за яйцами в Ботанический сад; вы не можете сказать, что он не ученый!

— О нет, Мишель, можете быть спокойны, этого я не скажу.

Мишель знает множество средств, одно лучше другого, почерпнутых им из различных источников. Должен признаться, что не все его источники столь же почтенны, сколько последний, названный им.

— Готово! — произнес Корреж.

Это означало, что телятина подверглась операции и теперь со всех четырех сторон у нее была аппетитная розоватая мякоть, с которой совершенно исчез всякий след зубов Причарда.

За телятиной появилась яичница: толстая, хорошо подрумяненная, чуть сопливая яичница.

Простите меня, прекрасные читательницы; но ваша кухарка — если только она умеет жарить яичницу, в чем я сомневаюсь, — скажет вам, что «сопливая» — именно то слово, какое требуется, и что в словаре Бешереля, в котором на десять тысяч слов больше, чем в Академическом, другого не найти.

Далее, не сердитесь из-за того, что я усомнился в умении вашей кухарки готовить яичницу.

Она у вас искусная повариха?

Еще один довод в мою пользу! Яичница — блюдо служанок, фермерш, крестьянок, а не искусных поварих! Именно яичницу и фрикасе из цыпленка я заставляю приготовить своего повара или свою кухарку, когда испытываю их.

«Но кто же ест яичницу?»

О, как вы ошибаетесь, прекрасные читательницы! Откройте Брийа-Саварена, статью «Яичница», и прочтите параграф, озаглавленный «Яичница с молоками карпа».

Яичница! Спросите подлинных гурманов, что такое яичница.

Я заставил бы своего учителя игры на скрипке пройти десять льё ради того, чтобы съесть яичницу с легким бульоном из креветок и салат со шпиком.

«Так вы учились играть на скрипке?»

«Как учился ли я играть на скрипке?.. Три года — читайте мои “Мемуары”».

«Но мне не приходилось слышать, чтобы вы играли на скрипке».

«Я и не играю; но это не мешает тому, что я учился играть на скрипке; читайте мои “Мемуары”».

«Надо было проявить упорство».

«О, я не господин Энгр и не Рафаэль, чтобы обладать подобного рода упорством».

Вернемся, наконец, к яичнице г-жи Ватрен: она была превосходна. Мы позвали эту славную женщину, чтобы выразить ей свое восхищение, но она слушала нас рассеянно и постоянно озиралась кругом.

— Что ты ищешь? — спросил Ватрен.

— Что я ищу… я ищу… — пыталась ответить г-жа Ватрен. — Это удивительно!

— Скажи, что ты ищешь?

— Я ищу… В конце концов, я ее видела, я же ее держала всего десять минут назад!

— Что ты видела? Что ты держала? Говори же.

— Я же ее наполнила сахаром.

— Ты ищешь свою сахарницу?

— Да, мою сахарницу.

— Что ж, — сказал Корреж, — в этом году столько мышей развелось!

— А ведь это не слишком полезно для мышей — есть сахар, — заметил Мишель.

— Правда, Мишель?

— Ну, конечно; вы знаете, что мышь, которая питается одним сахаром, слепнет.

— Да, Мишель, мне это известно; но в этом случае не следует обвинять мышей. Можно предположить, что мыши съели сахар, но они не стали бы есть сахарницу.

— Как знать, — сказал Корреж.

— А из чего была сахарница? — спросил Мишель.

— Фарфоровая, — ответила г-жа Ватрен. — Да, фарфоровая. Великолепная сахарница; я выиграла ее на ярмарке.

— Когда это было?

— В прошлом году.

— Госпожа Ватрен, — предложил Корреж. — Я выиграл другой предмет утвари; если хотите, я подарю вам его взамен вашей сахарницы — им еще не пользовались.

— Это прекрасно, — продолжала г-жа Ватрен, — но что все же могло случиться с моей сахарницей?

— А куда ты ее поставила? — поинтересовался Ватрен.

— Я поставила ее на подоконник.

— Ага!.. — воскликнул Мишель, словно его озарила внезапная мысль, и вышел из комнаты.

Через пять минут он вернулся; перед собой Мишель гнал Причарда, на котором была в виде намордника надета сахарница.

— Вот вам кое-кто, — сказал он, — поплатившийся за свои грехи.

— Как, это он взял сахарницу?

— Сами видите, раз она и сейчас на нем. О, он не довольствуется одним кусочком сахара: ему еще и сахарница понадобилась.

— Понимаю, вы привязали сахарницу к его морде…

— Нет, она держится сама по себе.

— Сама по себе?

— Да, взгляните получше.

— Так что же, у этого разбойника кончик носа намагничен?

— Это не так; он, понимаете ли, сунул нос в сахарницу, которая у донышка шире, чем у отверстия, потом разинул пасть, затем набрал в нее сахар; в это время появился я; он хотел закрыть пасть, но кусочки сахара помешали этому; он хотел вытащить морду, но не смог, поскольку пасть была открыта. Господин Причард попался, как ворон в рожок; он останется в таком виде, пока сахар не растает.

— О, все равно, господин Дюма, — сказала г-жа Ватрен, — согласитесь, что у вас ужасная собака, и лучше бы тот, кто подарил вам ее, оставил ее себе.

— Хотите ли вы, чтобы я признался вам кое в чем, дорогая госпожа Ватрен? — ответил я. — Я начинаю придерживаться вашего мнения.

— Странно, — произнес Ватрен, — но меня все это, напротив, привязывает к нему; я думаю, мы что- нибудь из него сделаем.