право же, я боюсь, как бы один из них не задушил другого.

Мишель бросился бежать к конюшне, и вскоре после того, как я потерял его из виду, послышались стенания, говорившие о том, что случилось большое несчастье.

Через минуту показался рыдающий Мишель с Причардом на руках.

— Взгляните, сударь, — сказал он, — Причарда больше нет! Вот до какого состояния довел его прекрасный пес господина Девима! Его надо звать не Катинa, а Катилина.

Я бросился к Мишелю. Хотя Причард иногда и доводил меня до бешенства, я очень любил его. Это единственная собака, в которой я находил оригинальность и непредсказуемость, свойственные умному человеку, не лишенному причуд.

— Ну, так что же с ним, Мишель?

— То, что он умер…

— Да нет, Мишель, еще нет.

— Во всяком случае, он к этому близок.

И он положил несчастное животное на землю.

Рубашка Мишеля была вся в крови.

— Причард! Бедный мой Причард! — закричал я.

Подобно умирающему аргосцу у Вергилия, Причард открыл свой горчичный глаз, печально и нежно посмотрел на меня, вытянул все четыре лапы, напрягся, вздохнул и умер.

Каталина прокусил ему сонную артерию, и смерть его, как вы видели, была почти мгновенной.

— Что поделаешь, Мишель! — сказал я. — Мы теряем не хорошего слугу, а доброго друга… Вымойте получше это несчастное создание, заверните его в тряпку, выройте для него в саду яму, и мы устроим ему могилу, над которой поместим такую эпитафию:

Как всегда, я старался рассеять свою печаль работой.

И все же к полуночи мне захотелось узнать, выполнены ли мои распоряжения насчет похорон Причарда. Я тихонько вышел и нашел Мишеля сидящим на ступеньках столовой; у его ног лежал труп Причарда.

Скорбь Мишеля не утихала, он стенал и рыдал, как в ту минуту, когда принес мне Причарда на руках.

Но две винных бутылки, которые я счел пустыми, поскольку они лежали на полу, указывали мне на то, что, как при античном погребении, Мишель не пренебрег речами в честь покойного, и я ушел, убежденный: Мишель плакал если и не чистым вином, то, по крайней мере слезами, подкрашенными вином.

Он сам был настолько поглощен своим горем, что не увидел и не услышал меня.

На следующий день Мишель, так и не ложившийся, разбудил меня на рассвете.

Много говорят о том, как выходит на сцену Тальмa в трагедии «Гамлет» Дюсиса. Я сам видел это два или три раза и могу судить, какое он производил впечатление.

Я всего один раз видел, как Мишель таким входит в мою спальню, но это его появление стерло из моей памяти три выхода Тальмa.

Никогда Тальмa, испуганному видом призрака, не удавалось издать страшный возглас «Ужасный призрак!» таким же леденящим душу образом, каким Мишель, войдя в мою спальню, выкрикнул эти простые слова, трижды повторив их:

— Ах, сударь! Ах, сударь! Ах, сударь!

Я открыл глаза и в свете зарождающегося дня, то есть сквозь пепельный покров того часа, когда солнце еще борется с темнотой, увидел Мишеля — бледного, растрепанного, воздевающего руки к небесам.

— Что еще случилось, Мишель? — спросил я, отчасти встревоженный, отчасти рассерженный тем, что меня разбудили так рано.

— Ах, сударь, вы не знаете, что сделал этот разбойник Катилина?

— Знаю, Мишель, он убил Причарда, мне это известно…

— Ах, сударь! Если бы только это…

— Как, если бы только это? По-моему, этого вполне достаточно!

— Если вы спуститесь в курятник, то увидите.

— Что я увижу? Договаривайте…

— Всеобщее избиение — вот что! Варфоломеевская ночь!

— Наши куры, Мишель?

— Да, сударь, куры, которые стоили сто франков каждая, не считая петуха, которому цены не было.

— Сто франков, Мишель?

— Да, да, сударь, сто франков. И среди них даже была одна, у которой совсем не было перьев, у нее был только пушок, и такой шелковистый. Она стоила сто пятьдесят франков.

— И он всех задушил?..

— Да, сударь, от первой до последней!

— Что ж, Мишель, вчера вы говорили: если Катилина станет душить кур, вы знаете способ избавить его от этого порока…

— Разумеется, сударь.

— Ну что, вы закончили с Причардом?

— Да, сударь, он похоронен под кустом сирени.

И Мишель рукавом смахнул слезу.

— Бедный Причард, он никогда бы такого не сделал!

— Ну, Мишель, на что же вы решитесь в таких ужасных обстоятельствах?..

— Признаюсь, сударь, сегодня утром я готов был взять у вас ружье и покончить с этим мерзавцем Каталиной.

— Мишель, Мишель, подобные крайности хороши были для Цицерона — он был адвокатом, он был напуган и хотел обеспечить победу тоги над оружием; но мы, христиане, знаем: Господь хочет раскаяния, а не смерти грешника.

— Вы думаете, сударь, Катилина когда-нибудь раскается? Как же! Он готов начать все снова. Вчера — Причард, сегодня — куры, его ничто уже не остановит!.. Завтра настанет мой черед, послезавтра — ваш.

— Но, Мишель, в конце концов, у вас есть средство исцелять собак от привычки поедать кур, испробуем его сначала, мы всегда успеем прибегнуть к крайним мерам.

— Это ваше последнее слово, сударь?

— Да, Мишель.

— Хорошо; когда все будет готово, я вам скажу.

Мишель вышел.

Через полчаса я почувствовал, что меня грубо трясут за плечо.

Это Мишель будил меня; должен признаться, несмотря на вчерашнее убийство и утреннюю резню, я