Воронеж и перешел за Дон. Получивший несколько хороших «уроков», Буденный не решался в течение всего дня 11 октября занять город, охраняемый лишь постами и малочисленными разъездами. Лишь поздно вечером вступили в город его авангарды. Мои посты отошли, в свою очередь, за реку, уничтожив мосты.
Задача моя теперь состояла в том, чтобы не пропустить Буденного через Дон или, во всяком случае, возможно долее препятствовать его распространению на правом берегу Дона. Я полагал, что Буденный поставит себе задачей смести меня, а затем, направляясь на Харьков, обойти правое крыло Добрармии, стоявшей у Курска. Удар по донцам был менее вероятным, ибо Добрармия вследствие своего выдвинутого вперед положения сильнее угрожала большевикам: с другой же стороны, она была гораздо сильнее морально, чем посредственные и вялые донские части.
Во время моего пребывания в Воронеже состоялся ряд митингов, на которых рабочие высказывались за необходимость активно помогать мне. В последний момент, когда Воронеж уже обстреливался красной артиллерией, прямо на митинге, на котором выступил мой офицер, есаул Соколов, явился ко мне отряд рабочих-железнодорожников в составе около 600 человек. Я вышел и обратился к рабочим с горячей благодарностью. В это время прилетевший откуда-то снаряд с треском разорвался в воздухе. Перепуганные и непривыкшие к таким вещам рабочие шарахнулись в разные стороны; некоторые со страху попадали на землю. Стоявший близ меня рабочий был ранен и упал, обливаясь кровью.
— Поздравляю вас с боевым крещением! — крикнул я, ободряя рабочих.
Они оправились и, не заходя даже домой, с песнями двинулись из города. Эти рабочие были влиты в 1-й стрелковый батальон под командой полковника Рутсона[247], позже, по просьбе людей, переименованный в Волчий ударный батальон. Рабочие сделались хорошими солдатами и далеко превосходили своей доблестью многих казаков в боях.
Ударили большие морозы. Казаки и особенно стрелки были плохо экипированы; не было перчаток; обувь находилась в жалком виде. Участились случаи отмораживания конечностей и простудные заболевания. Одновременно усилилась эпидемия тифа. Ряды наши стали быстро таять.
Под влиянием слухов о политической грозе, разыгравшейся на Кубани, деморализация Кавказской дивизии все усиливалась. Ежедневно поступали донесения командиров полков о том, что казаки дезертируют. Пополнения с Кубани не доходили до меня, разбегаясь по пути, или же, пользуясь отсутствием администрации в тылу, формировались в шайки, грабившие население и сеявшие в нем ненависть к войскам. Появилось и новое зло — отсутствие подков для перековки коней. Во время гололедицы наши кони могли идти лишь шагом, в то время как кованные на зимние подковы кони кавалерии Буденного развивали любой аллюр. Его отряды свободно уходили от нашего преследования; казаки же при каждой неудаче чувствовали у себя на плечах врубившегося в тыл противника. Это не могло не размагничивать настроения людей.
Для воспрепятствования Буденному переправиться через Дон я наблюдал постами реку верст на 25 вверх и вниз по течению. Посты были связаны телефонами с резервом, а в наиболее важных пунктах поставлены стрелковые батальоны. Ежедневно происходили стычки, сопровождавшиеся уничтожением переправляющихся то здесь, то там небольших групп противника.
Около 17 октября севернее селения Гроздевки, а также в районе Речицы Буденный, собрав ударные группы с сильной артиллерией, сбил мои отряды и перебросил по бригаде конницы, под прикрытием которой навел мосты; вскоре на каждом из моих флангов появилось по дивизии конницы, подкрепленной пехотой. Возникала возможность быть окруженным, ибо против трех конных дивизий Буденного (4-я, 6-я и Кубанская красные) у меня было лишь 2500 шашек и 2000 штыков. Нужно учесть, что красные конные дивизии состояли каждая из трех полковых бригад. Полки были сильные, по 700–800 шашек.
Буденный превосходил меня конницей почти вдесятеро. Пехота его состояла из одной дивизии девятиполкового состава. Полки, правда, были слабые, не более 600 штыков в каждом. Неважно экипированные и изрядно потрепанные нами во многих боях, они не обнаруживали большего порыва.
Донское командование требовало, чтобы я отступил на соединение с Донской армией, а Май-Маевский — чтобы я шел на Касторную, прикрыв таким образом правый фланг Добрармии. В случае несогласия с его планом, Сидорин опять грозил отобрать у меня донские части. С чем же я бы остался? С 600 шашек Кавказской дивизии.
В конце концов Главнокомандующий приказал мне идти на Касторную, с сохранением у меня 4-го Донского корпуса. Тем временем Курск был уже сдан добровольцами, и они отходили на юг. Мне необходимо было отходить возможно медленнее, дабы не вывести Буденного во фланг и тыл нашей армии. Тут я побил рекорд медленности отхода — 80 верст от Воронежа до Касторной при страшном неравенстве сил я прошел в три недели.
В исполнении этой трудной задачи мне очень помогли присланные два бронепоезда — «Слава Офицеру»[248] и «Генерал Дроздовский»[249], выезжавшие вперед и громившие красную конницу, как только она смелела. Особенно геройски действовал броневик «Слава Офицеру», который ворвался на одну из станций, занятую уже красными, взял батарею в полной упряжке. Офицеры его команды сели на коней в качестве ездовых и привели к нам эту батарею, следуя за поездом.
Всю свою пехоту[250] я соединил под командой доблестного генерала Постовского[251], участника Мамонтовских рейдов. После того, как красная пехота была расстроена в трех боях, она действовала очень нерешительно и пряталась за свою конницу. В Касторной, к которой я подошел в конце октября и занял позицию, ко мне прибыл небольшой, — около 600 штыков, — но сильный духом и стойкий Марковский полк[252]. Подвезли 3 танка — 1 большой и 2 малых[253], а также походные кухни. От танков мне, однако, было мало проку, ибо они вечно ремонтировались и портились после каждого своего выхода в поле.
Буденный заботливо берег свой конский состав. После 2–3 дней действий на фронте он отводил части в резерв, заменяя их свежими или пехотой. Я же вследствие ограниченности моих сил а также из-за того, что инициатива находилась в руках противника, вынужден был всегда держать свою конницу в первой линии, обнаруживая и утомляя и без того уже измученных казаков и калеча свой конский состав. Продержавшись с неделю у Касторной, я вынужден был отойти от нее, ибо вследствие отступления добровольческих частей, соприкасавшихся с моей группой своим правым флангом, рисковал быть обойденным Буденным.
Ушибленная в Коротояке нога, во время взрыва в доме священника, продолжала у меня болеть. Отсутствие надлежащего лечения и постоянная подвижность походной жизни не могли способствовать выздоровлению. Нога разболелась так сильно, что я хромал и не мог ездить верхом, а ездил в коляске. Позже я уже почти не мог ходить, причем боли становились мучительными, особенно во время холодов. Поэтому я послал ряд телеграмм с просьбой заменить меня временно кем-либо и дать мне возможность отдохнуть и полечиться.
Около 9 ноября приехавший командир 2-го конного корпуса[254] генерал Науменко сменил меня; я выехал в Харьков. Науменко рассказал мне о расправе Врангеля и Покровского с Кубанской Радой, о казни Калабухова и высылке членов Рады (самостийников) за границу.
В Харькове я побывал в штабе Май-Маевского, но самого командующего Добрармией не застал, ибо он выехал в это время куда-то на фронт. Из Харькова я поехал в Таганрог для того, чтобы в штабе Главнокомандующего сделать доклад о создавшейся на моем участке фронта обстановке. В Таганрог приехал 15 ноября и сделал доклад генерал-квартирмейстеру Плющевскому-Плющику и начальнику штаба генералу Романовскому. Старался их убедить в том, что конная армия Буденного представляет для нас неотвратимую опасность; доказывал необходимость, не теряя времени, напрячь все усилия, чтобы покончить с ним, хотя бы для этого пришлось отвлечь силы с других участков фронта и отдать вследствие этого территорию даже до Ростова.
Генерал Романовский не разделял, однако, моего пессимизма и полагал, что концентрирующаяся теперь конная ударная группа генерала Улагая, достигающая 10 000 шашек, разобьет Буденного. В состав этой группы должен был войти 4-й Донской конный корпус Мамонтова, 2-й конный Кубанский корпус Науменко и мой 3-й конный корпус, пополненный обратным возвращением закончившей свою задачу под
