Но чаще будущий медик впадал в отчаяние; случалось, выгуливая Гипо, чувствовал такой упадок сил, что еле сдерживал слезы.

— Пирог ни с чем, вот я кто, Гипо, — удрученно жаловался собаке. — Полная безнадежность… Был один приятель и тот бросил.

Дог терся головой о руки Андрея, заглядывал в глаза — давал понять, что для него он, Андрей, лучше всех на свете и что собачья любовь и преданность надежней человеческой дружбы.

После окончания института, Андрей устроился на «скорую помощь», (скрепя сердце, ему все же выдали диплом, но никуда не распределили). На работе несобранного врача флегматика сразу окрестили «манной кашей».

— Рохля, а не мужчина, — отзывались о нем санитары.

— Непутевый, — соглашались шофера.

Новые прозвища вызвали новые комплексы — Андрей пришел к выводу, что хороший врач из него не получится и все чаще говорил матери:

— Хочу забросить медицину. Не мое это. Устроюсь куда-нибудь в библиотеку.

Мать только вздыхала; апатия сына, его безразличие к работе, отсутствие друзей, неустроенность личной жизни — все это угнетало пожилую женщину, подтачивало ее, и без того слабое, здоровье; у нее разболелось сердце, на лице появился нервный тик. Вскоре она умерла.

Для Андрея потянулись дни тягостного, тоскливого одиночества, а тут еще — бытовые заботы; раньше их брала на себя мать, теперь ему, непрактичному, рассеянному (самое большее что он мог, это отварить картошку и вскипятить чайник), приходилось ходить в магазины, готовить еду, стирать. В первый же месяц после смерти матери, он не растянул деньги до зарплаты и несколько дней они с Гипо сидели на «пшенке». Затем явился дворник — Андрей забыл оплатить коммунальные услуги.

Особую тоску Андрей испытывал в праздники, когда у соседей собирались гости, слышалась музыка, песни, а во время прогулок с Гипо они встречали веселые молодежные компании. В такие дни он думал о никчемности своего существования и безнадежном будущем. Только Гипо и спасал его от более трагических мыслей. Каждый раз, заметив хозяина подавленным, пес теребил его лапой, успокаивал, как бы говорил: не сокрушайся! Я-то с тобой! Вдвоем легче все пережить. Будет и на нашей улице праздник.

Работа у Андрея была сменная, и он часто возвращался домой далеко за полночь, когда Гипо уже изнывал от ожидания. Они отправлялись на прогулку и бродили по темным гулким улицам. Завидев подгулявшего полуночника, Гипо воинственно выгибался — показывал, что у его хозяина надежный страж. Когда они встречали бездомных собак, Гипо приосанивался, высоко вскидывал лапы — бахвалился перед собратьями своей устроенной судьбой.

На «скорой помощи» работала медсестра эстонка Аудра, которая чуть ли не ежедневно полностью меняла свой облик — меняла не только одежду, но и красила волосы и по новому накладывала грим на лицо — случалось, ее по полдня не узнавали и, только приглядевшись, здоровались и заговаривали, хотя ее походка — походка распутницы — не менялась никогда. Приходя на работу, Аудра задерживалась около зеркала в холле и, на глазах у сидящих в ожидании вызова санитаров и шоферов, выделывала танцевальные движения, вынимала заколки, трясла головой — ее волосы рассыпались по плечам — она их тщательно расчесывала, красила губы, пудрилась, прикладывала флакон духов к ушам. Ее телодвижения и инструменты обольщения — расчески, помады, флаконы — действовали на зрителей возбуждающе — то один то другой мужчина отпускал Аудре восторженные комплименты.

После работы ее всегда встречали поклонники, которых она тоже часто меняла; поклонники избаловали ее вниманием, она слишком любила себя и у нее не было времени любить других; от нее и на работе исходил холодный псевдосветский снобизм. Она не была красавицей — в ее фигуре проглядывала какая-то угловатость, а крупные, броские черты лица говорили о далеко не мягком характере, и выглядела она неестественно, как залакированная кукла — точно на нее наложен глянец. Она и ходила как-то изломанно, неистово крутя бедрами; ее возбуждающая походка выдавала сексуальную и самоуверенную натуру — она шла по жизни широко, размашисто, свободно передвигаясь в любой среде. Именно это и нравилось Андрею больше всего — его, безвольного, тянуло к сильным личностям. Он влюбился в Аудру, ни разу не поговорив с ней, только наблюдая за ней, и мучился и страдал от того, что она не замечает его.

А по ночам ему снился их роман, и временами в полузамутненном сознании мелькало — это всего лишь мираж, обман — но так хотелось продлить сон, пережить счастливую концовку. Андрей догадывался — его мучает болезнь, от которой нет лекарств.

Однажды он все-таки подошел к Аудре, когда она перед зеркалом в холле надевала ярко-красный берет и прямо-таки огненный плащ. Стараясь быть веселым, Андрей проговорил заранее приготовленную фразу:

— Красная шапочка, сейчас вас съем.

Она повернулась, осмотрела Андрея с ног до головы, хмыкнула и грубовато ответила:

— Подавитесь. Я костлявая. О, щекотливые нюансы, я валяюсь!

— Я давно вас заметил… Я вас провожу. Где вы живете?

— В вашей душе! — не оборачиваясь, она заспешила к автобусу.

На следующий день Андрей специально перенес свое дежурство с тем, чтобы освободить вечер, и, дождавшись Аудру, выдавил еще одну заготовленную шутку:

— Вы, в самом деле, живете в моей душе, и сегодня моя душа приглашает вас в кафе.

Аудра засмеялась.

— Это звучит сексуально. С вами не соскучишься. О, щекотливые нюансы! Но я сегодня занята и вообще устала, и спешу. — Заметив, что Андрей сник, произнесла: — Не думайте, ничего такого. Не страсти, а страстишки. Я должна встретиться с подругой, — и дальше, более расширительно, с авансом на встречу: — Возможно позднее. В каком кафе вы будете?

Андрей назвал близлежащее.

— Хорошо, я приду. Но поздно. Ждите.

Она пришла с подругой, тоже медсестрой, полной девицей с выпученными глазами — ее Андрей сразу прозвал «Лягушкой».

Медсестры попросили Андрея заказать вино и начали болтать о том, что в городе идет компания против длинных юбок и широких брюк и что в смысле одежды надо быть начеку… Обсудили какую-то девицу, наряды которой их раздражали, затем переключились на поклонников: «Лягушка» рассказала про старого соблазнителя, который ее «заманивает курочкой» — «Приезжай, я курочку купил, а как сварить супчик не знаю». Аудра, не стесняясь Андрея, а скорее — для того, чтобы подогреть его ревность, поведала о женатом художнике любовнике:

— Я для него просто цивильная модель… Нет, конечно, больше, чем модель… Но я ему нужна, чтобы с кем-то обсудить его семейные делишки. Щекотливые нюансы! Взбеситься можно!

Из этой говорильни Андрей заключил, что интересы медсестер сводятся к погоне за удовольствиями — шмотки, вино, поклонники — или, в зависимости от настроения, — это идет в другом порядке. И все же раза два Аудра вскользь упомянула об Эстонии, об архитектуре городов — в расчете на уши Андрея — из чего он заключил — у нее есть вторая, какая-то интересная жизнь. Ему захотелось побыть с Аудрой наедине, но и на следующее свидание она пришла с «Лягушкой». В тот вечер, проводив Аудру до дома, Андрей сказал:

— Приходите завтра одна, мне нужно с вами поговорить.

— Разве моя подруга вам мешает? Она такая цивильная, умная.

— Мне нужно с вами серьезно поговорить, — повторил Андрей.

— Вы меня озадачили. Ну хорошо, если вы так настаиваете, — с рассчитанной небрежностью Аудра пожала плечами.

Они просидели в кафе до закрытия. Андрей рассказал о себе все, в том числе и, с невероятной откровенностью, что еще не встречался с девушками, чем вызвал у блудницы медсестры неподдельный интерес. В заключение, ошалев от вина, Андрей схватил Аудру за руку и, без всяких объяснений, предложил переехать к нему.

— Вы живете слишком далеко, — трезво и чрезмерно практично заявила медсестра. — Я предпочитаю жить у себя. Я живу в двух шагах от работы… И потом, это не очень банально, нам заниматься