Владимир Сосин был вызывающе талантлив. Он закончил Строгановское училище, без особых потуг поступил во ВГИК на режиссерский факультет и делал «обвальные» курсовые работы, делал с щегольским профессионализмом, который отточил в период «домашнего образования».

— Искусство не отображение жизни, а ее воспроизведение, — говорил Сосин. — Это воспроизведение идет параллельно реальности… В принципе художник должен работать не для того, чтобы дать рецепт счастья, а главным образом, чтобы облегчить людям жизнь, дать хоть немного радости.

Неправдоподобно красивый, гладко причесанный Сосин, носил цветистые галстуки, отутюженные костюмы и дома устраивал фанфарные вечера, во время которых произносил витиеватые тосты, рассыпал яркие мысли, удачные сравнения, крепкие поддразнивающие шуточки и непрерывно смеялся.

Как художник он был нарасхват, но его картины покупали только любители живописи, а «неофициальные» коллекционеры почему-то не ценили. Возможно потому, что он писал «радостный мир», а не «голую правду». Вокруг его дома на Почтовой улице тянулся забор, оклеенный объявлениями, валялись ящики из-под овощей, ржавые жестянки, битые бутылки, окурки; во дворе шастали пьяные чумазые работяги с ближайшего завода — его окружала тусклая убогая жизнь, а он писал улицы, запруженные солнцем, половодье цветов, красивые улыбающиеся лица; солнце отражалось в окнах, на мокром асфальте, от множества солнц прохожие сходили с ума, сбитые с толку цветы не знали куда поворачиваться…

Однажды к Сосину явился богатый иностранец и протянул чек:

— Поставьте любую сумму, я готов купить все ваши работы.

Но художник отказался, заявив, что его картины должны принадлежать нашему народу. Такой он был патриот.

Сосин имел хорошую квартиру, встречался с «пылкой душой», веселой начитанной девушкой; он был слишком счастливым и судьба, чтобы все уравновесить, подбросила ему несчастья. После окончания института, его пригласили снимать фильм за рубежом, но секретные ведомства не пустили; внезапно умерли родители, бросила девушка, довольно весело пропев:

— Разойдемся, как в море корабли…

Сосин стал часто выпивать; «радостный мир» превратился в «искаженный» — перепутанные воспоминания прошлого, а потом и в мрачный: заскорузлые камни, черные стволы с черными листьями — все будто обугленное.

— Я заглянул в другое пространство, — взволнованно говорил Сосин. — Раньше писал цветы и листья, теперь стебли и корни. В принципе суть в том, что питает растения. А у животных и людей все дело в наследственности. А вообще, нормальный человек останавливает внимание и на прекрасном и на уродливом.

Теперь Сосин за собой не следил, одевался во что попало, ходил с растрепанной прической и в доме никого не принимал. Его мучила бессонница, раздражали сигналы машин и карканье ворон, сутолока в транспорте; только собутыльники в пивной не раздражали. Большую часть времени он проводил в «логове», как окрестил свою квартиру, из которой постепенно продал все вещи и она действительно превратилась в логово.

Теперь Сосин жил с вымышленными героями. Вернувшись из пивной, разговаривал с ними, случалось и ругал их и выгонял из квартиры. При встрече с реальными друзьями, говорил нервно, беспокойно, то и дело вскидывал дрожащие руки:

— В принципе жизнь — это множество пустяков. А судьба… судьба — это в нужный момент оказаться в нужном месте и раскрыть все, на что способен. Все очень просто, но угадай этот момент, найди это место…

Он падал все ниже; мало работал, влезал в долги; с утра небритый «отмокал» в пивной. Однажды сказал мне со вздохом и определенным умыслом:

— В принципе я потерпел поражение. Я не боюсь смерти, и так достаточно насыщенно пожил. Умру, когда сам захочу. Силой внушения. Когда начнут мучить болезни.

Скорее всего так и произошло, во всяком случае вскоре он исчез и больше никто о нем не слышал.

Было еще два художника, которых признавали единицы (в том числе и я): Вячеслав Пирогов и Александр Костылев, оба интеллигентные, с седыми усами, только Пирогов мясистый, рыхлый, с толстыми губами, а Костылев сухой, с впалыми щеками и узким, плотно сжатым ртом.

По образованию Пирогов был историком; он преподавал в университете, и лекциями об истории России приводил студентов в трепет. А дома Пирогов занимался живописью, писал мифы и «невидимый мир», и так объяснял свое творчество:

— Есть мир видимый — все, что можно охватить взглядом, и есть невидимый — мысли, совесть, Бог, ангелы, нечистая сила… Невидимый мир значит для нас гораздо больше, чем видимый. Я непременно докажу существование нечистой силы.

Эти ясные мысли вызывали огромное любопытство у девушки со странным именем Малина. Любопытство Малины росло с каждым днем, ее глаза так блестели, что Пирогов воспламенился любовью. Эта любовь сжигала его до тех пор, пока он не женился на Малине.

На мой взгляд Малина выглядела женщиной-картинкой, цветочной вазой, неким безликим совершенством, в ней не было изъяна, который придает красоте жизненность. Но Пирогов считал иначе. Обливаясь слезами счастья, он сказал мне:

— В Малине полно скрытых талантов. Они еле вырисовываются, не каждый видит.

— Ну да, как «Титаник» с затонувшими сокровищами, — забавляясь ляпнул я.

— Точно, — кивнул Пирогов. — У нее гаснут нераскрытые способности. И угасли бы совсем, если б она не встретила меня.

После женитьбы Пирогов ушел из университета и полностью посвятил себя живописи.

— Все изменяется, — мужественно заявил он Малине и двум-трем приятелям. — Меняется расположение звезд, континенты. И человек должен менять деятельность и коллектив. Американцы вывели — больше семи лет работать в одном коллективе вредно. Тупеешь и отдача не та. Я решительно все меняю…

Малине не понравились эти мужественные слова, она кокнула об пол фарфоровую чашку и закипела от возмущения:

— Выбрось это из головы? На что мы будем жить, если до сих пор у тебя не купили ни одну картину?! «Невидимый мир» прекрасен, но его надо писать в свободное время! Если ты не вернешься в университет, попадешь в ад.

— Согласен! Меня это устраивает, — нахально заявил Пирогов и его семейная жизнь затрещала по всем швам.

С того дня он безудержно писал картины, а Малина безудержно его ругала и била чашки — воевала ежедневно, без перемирий; казалось, «Титаник» подняли со дна океана и переоборудовали в броненосец.

— Тебе, видимо, нравится звон битой посуды, — ухмылялся Пирогов и тем самым еще больше распалял жену.

Перебив всю посуду, Малина подала на развод. Пирогов, несмотря на крепчайшие внутренние силы, испугался и вернулся в университет, а мне, со вздохом, объяснил:

— Любовь это весы — на одной чаше огонь, на другой лед. Главное в семье проявлять гибкость.

Он продолжал писать картины, но не выставляясь, не имея поддержки, через несколько лет разочаровался в себе и забросил живопись. А жаль! Я думаю — наше Отечество потеряло хорошего художника.

Костылев работал искусствоведом в музее имени Пушкина, а для себя писал старину: «живописные руины» — полуразвалившиеся особняки с железными кружевами решеток, ампирную мебель — и все дотошно выписывал — так, что казалось картины несут запах изображенных предметов.

— Раньше вещи делали искусные добрые мастера, — задумчиво произносил Костылев. — Доброта порождает доброту. Вещь заиграет, если к ней подходить с любовью.