раздражение это было слегка окрашено завистью. Потому что молодой человек уловил в Племмонсе способность чувствовать себя по-исюду, как рыба в воде, которой отнюдь не обладал сам, и хотя был почти уверен, что в жизни Племмонса было немало притворства, за которое наверняка иной раз приходилось расплачиваться чувством собственного достоинства, – он не раз оказывался под впечатлением той демонстрации непринужденных манер, той самоуверенности богача, перенять которые ему бы не позволили стеснение и гордость. Более того, к своей досаде, он иногда ловил себя на том, что подсознательно отзывается на небрежные манеры Племмонса – подыгрывает ему, изображает рубаху-парня, каким себя вовсе не чувствовал, и держится фальшиво, неестественно. И в основе поведения Племмонса – что по- настоящему возмущало Джорджа – лежало скрытое высокомерие.

Свое пребывание среди пассажиров третьего класса Племмонс рассматривал как своего рода веселую экспедицию в трущобы. Но не давал понять, что считает себя в чем-то выше окружающих. Наоборот, старался понравиться всем. Был душой стола, за которым они оба сидели в столовой. Его искренняя приветливость покоряла всю группу, обыденную, привычную, составляли ее старый еврей, рабочий итальянец, немец мясник и маленькая англичанка из средних слоев общества, состоявшая в браке с американцем, – ничем не примечательный народ, люди, каких видишь повсюду, на улицах, в метро, плывущих на родину через океан в спартанских условиях, составляющие ту плотную ткань, в которой грубые нити этой огромной земли сплетаются воедино. От Племмонса все они, разумеется, были в восторге. Покуда он не приходил, за столом царила атмосфера ожидания: появлялся он, разумеется, на полчаса позже остальных, но его, видимо, ждали бы до конца обеда, такое удовольствие он им доставлял. Пожалуй, для всех них Племмонс являлся воплощением какой-то более устроенной, веселой, беспечной жизни – той, какую они хотели бы вести и сами, если б имели возможность, если б не бедность, семья, невысокие заработки. Он уже стал среди них некой полулегендарной фигурой – своеобразным типом беззаботного молодого богача, а если и не богача, то, что почти одно и то же, человека, который не отстает от молодых богачей, тратит деньги, как молодой богач, который до такой степени принадлежит далекому, очаровательному миру богачей, что ничем от них не отличается.

Не было ни малейшего сомнения в том, что он замечательный человек, щедрый, приветливый, демократичный – совсем такой, «как мы» – и вместе с тем, как сразу видно, джентльмен. Поэтому нет ничего удивительного, что та скромная, простоватая компания за обеденным столом всегда ждала его с нетерпением, с удовольствием и восторгом – постоянно с радостью предвкушала появление Племмонса, опоздавшего на полчаса, но успевшего выпить четыре добрые порции виски. Они не хотели бы разойтись без него ни за что на свете: при его приближении псе за столом улыбались. Он излучал столько теплой сердечности, столько веселой непринужденности, столько беззаботной, приятной слегка хмельной жизнерадостности.

Но теперь, несмотря на все эти привлекательные качества – а может, именно из-за них – Джордж ощутил вспышку возмущения, его кольнуло сознание, что приветливая «демократичность» его собеседника, которую большинство этих простых людей находило столь очаровательной, которой, к собственной досаде, он поддавался и сам, была в сущности поддельной, притворной, и нее проявления якобы искренней приязни, подлинного уважения к людям по сути дела были низким потаканием сноба собст-ненным капризам.

Однако Джордж ощутил и приятную теплоту в убедительном обаянии этого человека, когда Племмонс набил трубку, зажег ее, с удовольствием затянулся и небрежно спросил:

– Что делаешь вечером?

– Собственно… – пришедший в недоумение Джордж на миг задумался, – ничего вроде бы… Хотя, – он слегка улыбнулся, – должен состояться концерт, так ведь? Наверное, пойду туда. Ты пойдешь?

– Угу. – Племмонс сделал несколько сильных затяжек, чтобы трубка разгорелась, как следует. – Собственно, – продолжал он, – об этом я и пришел поговорить. Один будешь?

– Да, конечно. А что?

– Видишь ли, – заговорил Племмонс, – я только что спустился из первого класса. У меня там есть две знакомые. – Он помолчал, попыхивая трубкой, потом с приятной улыбкой на румяном лице и с блеском в глазах глянул на молодого человека и издал негромкий смешок. – Позволю себе сказать – две в высшей степени красивые, очаровательные дамы. Я рассказывал им о тебе, – вдаваться в объяснения он не стал, хотя Джорджу стало любопытно, что мог этот человек рассказать о нем интересного двум совершенно незнакомым дамам, – они очень хотят с тобой познакомиться.

И вновь не стал давать объяснений этому возбуждающе загадочному желанию, но, словно бы ощутив быстрый вопрошающий взгляд собеседника, торопливо продолжал:

– Вечером я собираюсь подняться туда снова, увидеться с ними. Я говорил им о концерте, обо всех людях, и они сказали, что хотели бы спуститься сюда. И я подумал, что если ты ничем не занят, то, может, не откажешься пойти со мной.

Произнес он это быстро и очень небрежно. Но затем, чуть помолчав, обратил на Джорджа серьезный взгляд и с ноткой отеческой любезности в голосе негромко заговорил:

– На твоем месте я бы пошел. В конце концов, если собираешься писать, тебе нелишним будет завести знакомства. А одна из этих женщин сама очень утонченная и талантливая, увлечена театром и знает в Нью-Йорке всевозможных людей, которые мо гут тебе пригодиться. Советую познакомиться с ней, потолковать. Что скажешь?

– Разумеется, – ответил Джордж и тут же ощутил дрожь волнения и радости, по-мальчишески живое воображение стало рисовать ему яркие портреты двух прекрасных незнакомок, с которыми вечером он познакомится. – Буду очень рад. Спасибо, что пригласил.

Сознавая искреннюю доброту этого поступка, он преисполнился к Племмонсу чувством приязни и признательности.

– Хорошо, – быстро произнес Племмонс с удовлетворенным видом. – После обеда пойдем наверх. Переодеваться не нужно, – торопливо, словно желая успокоить Джорджа, сказал он. – Я этого делать не собираюсь. Иди, в чем есть.

Раздался гонг, возвещающий начало второго завтрака, шумные группы людей за столиками стали подниматься и выходить. Племмонс поднял руку и жестом подозвал стюарда:

– Еще два.