дело. Трещина на склоне холма? Старый рудник. Никогда от него не было толку. Много лет назад его разрабатывали, так как разведки кое-что обещали. Но это было очень давно. В этой долине так никогда и не наткнулись на жилу, хотя пробуравили немало скважин, и лет тридцать назад сюда стекался народ.

Хрупкая на вид женщина показалась в дверях и позвала ужинать молодого человека. Пламенный подумал, что городская жизнь — не по ней. Потом, присмотревшись, он заметил слабый загар и здоровый румянец на ее щеках и решил, что деревня — самое подходящее для нее место. Отклонив предложение поужинать, он поехал к Глен Эллен, небрежно сидя в седле и тихонько напевая забытые песенки. Он спустился по неровной дороге, извивавшейся среди пастбищ, поросших дубами; там и сям виднелись заросли манзаниты и открытые просеки. С жадностью прислушивался он к крику перепелов, а один раз громко расхохотался от радости, когда крохотная белка с шипением взбежала на холмик, поскользнулась и затем, мелькнув у самых ног его коня, шмыгнула через дорогу и, все еще шипя, мигом вскарабкалась на спасительный дуб.

Пламенный не мог заставить себя ехать в тот день проезжей дорогой; он поехал наперерез к Глен Эллен и наткнулся на каньон, преградивший ему путь, так что рад был выбраться на гостеприимную коровью тропу. Эта тропа привела его к маленькой бревенчатой хижине. Двери и окна были открыты, на пороге кошка нянчилась с выводком котят, но в хижине как будто никого не было. Он спустился по тропинке, которая, очевидно, пересекала каньон. На полпути он встретил старика, поднимающегося в гору в лучах заходящего солнца. В руке он нес ведро с пенящимся молоком. Шляпы на нем не было, и солнце бросало красноватый отблеск на его лицо, обрамленное белоснежными волосами и бородой. Лицо светилось тихим довольством после жаркого летнего дня. Пламенный подумал, что ему никогда не приходилось видеть человека, выглядевшего таким довольным.

— Сколько лет тебе, дедушка? — осведомился он.

— Восемьдесят четыре, — был ответ. — Да, сударь, восемьдесят четыре, а я буду побойчей многих.

— Тебе пора себя поберечь, — сказал Пламенный.

— Ну, что там! Я никогда не лодырничал. Я перешел равнины с упряжкой волов в пятьдесят первом году; тогда я был семейным человеком, с семью малышами. Было мне, верно, тогда столько, сколько вам сейчас, или около того.

— И ты тут не скучаешь?

Старик перехватил ведро другой рукой и задумался.

— Как сказать… — начал он тоном оракула. — Никогда я не скучал, разве что, когда умерла моя старуха. Иные парни в толпе скучают, и я тоже из таких. Был я одинок, когда попал в Фриско. Но больше уж туда не пойду, покорно вам благодарен. Хватит с меня. Я живу здесь в долине с… с пятьдесят четвертого года, один из первых поселенцев после испанцев.

Пламенный тронул лошадь.

— Ну, доброй ночи, дедушка. Держись крепко. Ты многих молодых заткнешь за пояс и, наверняка, немало их схоронишь.

Старик усмехнулся, а Пламенный поехал дальше, странно довольный собой и всем миром. Казалось, к нему вернулась старая любовь к путешествию и лагерной жизни, какую он вел на Юконе. Перед его глазами стоял образ старого пионера, поднимающегося по тропинке в лучах заходящего солнца. Да, хоть ему и было восемьдесят четыре года, а он мог кое-кого обскакать. У Пламенного мелькнула мысль последовать его примеру, но воспоминание о крупной игре в Сан-Франциско сразу ее потушило.

— Ну что ж, — решил он, — когда я состарюсь и выйду из игры, я поселюсь в таком местечке, а город пусть провалится к черту.

В понедельник, вместо того чтобы уехать в город, Пламенный взял у мясника лошадь еще на один день и пересек долину, направляясь к восточным холмам. Он хотел осмотреть рудник. Здесь земля была суше и холмистей, чем в тех местах, где он бродил накануне, а склоны холмов были покрыты таким густым кустарником, что невозможно было верхом сквозь него пробраться. Но в каньоне воды было много, а лес разросся великолепно. Рудник был заброшен, но Пламенный около получаса с удовольствием вокруг него побродил. До приезда своего на Аляску он познакомился с кварцевыми породами, и теперь ему приятно было восстановить эти сведения в памяти. История рудника была проста: благоприятная разведка побудила начать туннель в склоне холма, через три месяца вышли все деньги, дело остановилось, люди разбрелись и взялись за другую работу, затем снова принялись за туннель, а жила только манила и словно отступала глубже в гору; наконец, после долгих лет работы, люди отказались от своих надежд и ушли.

«Теперь, наверное, многие из них поумирали», — думал Пламенный, садясь в седло и озираясь на старое темное жерло туннеля.

Как и накануне, он, исключительно из удовольствия, держался случайных троп, проложенных скотом, и пробивал себе путь к вершинам холмов. Попав на проезжую дорогу, ведущую вверх, он ехал по ней несколько миль, пока не очутился в маленькой долине, окруженной горами, где несколько бедных фермеров возделывали виноград на крутых склонах. Дальше дорога круто поднималась вверх. Густой кустарник покрывал склоны, но в трещинах каньонов росли огромные сосны, дикий овес и цветы.

Через полчаса он вышел на расчищенное место, приютившееся под самыми вершинами. По склонам — там, где почва была получше, отдельные участки были возделаны под виноград. Пламенный мог заметить, что здесь шла упорная борьба, дикая природа отвоевывала свою добычу, кустарник вторгался в расчищенные места, участки виноградника кое-где поросли травой и были заброшены, а виноград не был подрезан, и всюду старые изгороди тщетно пытались устоять под напором времени. Здесь, у маленького домика, окруженного строениями, кончалась дорога, дальше путь преграждался кустарником.

Заметив старуху, сгребавшую вилами навоз на скотном дворе, он въехал за ограду.

— Здорово, матушка, — крикнул он. — Нет у тебя здесь мужчин, что ли, для такой работы?

Она оперлась на свои вилы, одернула юбку и весело взглянула на него. Он заметил, что руки у нее, как у мужчины, огрубевшие, мозолистые, ширококостные; она надела на босу ногу грубые мужские башмаки.

— Нету здесь мужчины, — ответила она. — А вы-то откуда будете и зачем сюда пожаловали? Не зайдете ли выпить стаканчик вина?

Шагая неуклюже, но твердо, совсем как мужчина, она повела его в большой сарай, где Пламенный увидел ручные тиски для выжимки винограда и прочую утварь, необходимую в виноделии. Дорога была слишком плоха, и далеко было тащить виноград в долину, где виноделие поставлено на широкую ногу, объяснила она, вот они и вынуждены делать вино сами. Пламенный выяснил, что «они» — это она сама и ее дочь, вдова лет сорока с лишним. Жить было легче, пока внук не отправился сражаться с дикарями на Филиппинах. Там он и погиб в сражении.

Пламенный выпил полный стакан прекрасного рислинга, поболтал несколько минут и попросил второй стакан. Да, им только-только удавалось не помереть с голоду. Она и ее муж получили эту землю от правительства в пятьдесят седьмом году, расчистили место и обрабатывали его, пока муж не умер. После она одна продолжала дело. В сущности, оно не могло окупить затраченный труд, но что им было делать? Тут был винный трест, и вино упало в цене. Рислинг? Она поставляла его на железную дорогу, внизу в долине, по двадцать два цента галлон. А путь был длинный. Чтобы дойти туда и вернуться домой, приходилось терять целый день. Сейчас ее дочь понесла вино.

Пламенный знал, что в отелях рислинг похуже этого расценивается в полтора и два доллара кварта. А она получала двадцать два цента за галлон. Вот какова игра! Она была из числа недалеких, смирных людей, — и она и те, кто пришел сюда до нее, кто трудился, пригнал своих быков через равнины, расчистил и обработал девственную землю, работал все дни своей жизни, платил налоги и посылал своих сыновей и внуков сражаться и умирать за знамя, под защитой которого они имели возможность продавать свое вино за двадцать два цента. То же вино подавалось ему в отеле Сент-Фрэнсис по два доллара кварта, то есть по восемь долларов галлон. Вот какова игра!